Спрашивается, что тебе еще под конец года не хватает, Слава? Жизнь текла своим чередом, я свыкся с одиночеством, и мне наконец-то стало хорошо. Я почти почувствовал себя счастливым, а тут эта!

– Вячеслав Борисович, у меня проблема! – кричит и сразу же открывает дверь.

На кухне тут же тишина. Ни звука даже от плит. Все – все! – на нее пялятся. Потому что стоит в белой рубашке, которая не застегивается на ее… Типа груди. Она в кружевном бюстгальтере. В глазах двоится. Пуговицы натянулись, и да, верхние не застегиваются.

У кого-то падает нож.

– Это даже обидно, не находите? – наезжает и на меня идет.

И куда мне смотреть? Взгляд соскальзывает вниз, как бы я ни старался прибить его к глазам девицы.

– Что именно, Аксинья? Читать мысли не входит в мои рядовые человеческие способности.

– Размер формы. То на пятьдесят размеров больше даете, то на столько же меньше. Так, для справки: размер моей одежды «M», бедра девяносто два, талия шестьдесят один, грудь девяносто пять. Объем чашки «C», обувь – тридцать семь, перчатки – семь, капроновые колготки можно двойку. Натяну.

Щеки девицы вспыхнули. Глаза зеленющие, как майская зелень. Аксинья зла и чертовски соблазнительна.

И что значит «объем чашки»?

Отхожу на безопасное расстояние, но аромат с ее волос продолжает долетать. А мы на кухне, здесь столько запахов, что ими наесться можно до отвала.

– У вас здесь есть что-то типа профсоюза, куда я вправе подать жалобу?

– Нет.

– Надо будет организовать.

– Полагаю, вы хотите его возглавить? – я спрашиваю в шутку, но на лице Аксиньи нет и капли шутливости. Она серьезна в своих намерениях.

Получается, опоздала она, недовольна она, что-то требует она, а виноват один я.

– Подумаю над вашим предложением. И принесите мне, наконец, нормальную блузку.

Хлопок двери. Еще минуту стоит тишина, а потом вновь звуки кухни.

И я дышу.

Ее грудь выглядит натуральной.

Дополнительной формы нет. Но есть моя запасная рубашка. И что я делаю? Да, несу ее Аксинье.

При мысли, что она наденет мою рубашку, пусть и чистую, прокрученную тысячи раз в барабане стиральной машины, отжатую еще тысячи раз и высушенную, то есть лишенную даже обломка моей ДНК, у меня учащается пульс.

Отдаю Аксинье в высунутую в дверь руку и слышу снова хлопок на весь ресторан.

– Надеюсь, она не от забытого гостя? – выходит через еще десять минут. Итого: она переодевается полчаса вместо положенных и прописанных в регламенте десяти минут. – Или какого-нибудь уволенного сотрудника?

– Это «Charvet» (Прим. автора: легендарная парижская марка рубашек высшего класса).

Нетонко намекаю. Ну какой уволенный сотрудник? У меня голос садится от возмущения.

– Это что-то крутое, да? Я не сильна в мужских брендах.

– Ну… – Я смущенно улыбаюсь.

Докатились. Одиннадцать месяцев и две недели же держался!

– Замечательно, – перебивает, – то, что нужно. И передайте хозяину, что если он соберется ее у меня забрать, ему придется сделать это силой.

На кухне вновь тишина. А у меня в голове вата, которая хрустит словами «сделать это силой». То есть как бы раздеть ее?

– Не смотрите на меня так, будто это ваша рубашка, – ухмыляется, и ее глаза приобретают лисью форму, – все равно не поверю.

Откашливаюсь и строго смотрю на поваров. Пусть только хоть что-то скажут, вычту по проценту от зарплаты за каждое слово.

– Идите на ваше рабочее место, Аксинья, раз с переодеванием Вы закончили.

Девица с высоко поднятой головой обходит меня полукругом и идет по коридору к залам. Ее девяносто два сантиметра соблазнительно виляют, юбка сильно их облегает. Шестьдесят один сантиметр кажется совсем тоненьким. Двумя ладонями можно обхватить без труда.