Навязчивая же страсть – это явление нездоровое, а порой и опасное. Она связана с потребностью, которая выходит за рамки простого наслаждения, и порождает поведенческую зависимость. Как писали канадские психологи, человек «не может преодолеть болезненной тяги к любимому занятию. Страсть начинает управлять им. Поскольку тяга к занятию становится непреодолимой, то со временем оно начинает играть непропорционально важную роль в идентичности человека и вступает в конфликт с другими его занятиями». Такой навязчивой страстью становится видеоигра, в которую подросток играет всю ночь, лишая себя сна и не занимаясь уроками. Навязчивой страстью можно считать бег, если человек, который когда-то бегал ради здоровья, теперь считает себя обязанным пробегать в определенном темпе не меньше шести миль в день, несмотря на то что это пагубно сказывается на его здоровье. Пока такой человек не окажется на больничной койке и не сможет даже ходить, он будет продолжать ежедневные пробежки, поскольку с ними связано ощущение его идентичности и благополучия. Гармоничная страсть «делает жизнь достойной того, чтобы жить», навязчивая же страсть – это настоящая чума разума.

Конечно, есть люди, которые не согласны с тем, что зависимости могут быть чисто поведенческими. «Где здесь вещества? – спрашивают они. – Если человек может впасть в зависимость от видеоигр и смартфонов, то почему нельзя впасть в зависимость от аромата цветов или желания ходить задом наперед?» Теоретически это возможно. Если такие действия удовлетворяют глубинную потребность, если вы не можете без них обходиться и начинаете действовать, пренебрегая другими аспектами своей жизни, у вас формируется поведенческая зависимость от аромата цветов или хождения задом наперед. Пожалуй, подобная зависимость может сформироваться лишь у немногих, но считать ее невозможной нельзя. А вот когда люди получают в руки смартфон, начинают играть в увлекательную видеоигру или заводят ящик электронной почты, то симптомы поведенческой зависимости начинают проявляться у многих, очень многих.

Некоторые считают, что понятие «зависимость» нельзя относить к большинству населения. «Разве это не обесценивает термин «зависимость»? Разве это не делает его бессмысленным и пустым?» – спрашивают они. Когда в 1918 году пандемия гриппа убила семьдесят пять миллионов человек, никто не говорил, что диагноз «грипп» бессмыслен. Проблема требовала внимания именно потому, что она касалась огромного количества людей. То же самое относится и к поведенческой зависимости.

Сопротивляться смартфонам и электронной почте трудно – это часть ткани нашего общества, и она обещает психологически привлекательный опыт. То же самое можно будет сказать о других аддиктивных переживаниях, которые возникнут в грядущие десятилетия. Мы не должны использовать пренебрежительный термин для их описания – нужно признать их серьезность и ущерб, который они могут нанести коллективному благополучию, и отнестись к ним с должным вниманием. Явления и тенденции настолько очевидны, что становится ясно – мы ступаем на опасную территорию и все больше углубляемся в опасные воды.

И все же термин «поведенческая зависимость» нужно использовать осторожно. Такой ярлык заставляет видеть расстройство повсюду. Застенчивых детей неожиданно стали называть «страдающими синдромом Аспергера», когда этот термин стал популярным. Людей с переменчивым настроением называли «страдающими биполярным расстройством». Психиатр и специалист по зависимостям Аллен Фрэнсис недоверчиво относится к термину «поведенческая зависимость». «Если 35 % населения страдает от расстройства, то это уже не расстройство, а часть человеческой природы, – пишет он. – Лечение поведенческой зависимости с помощью препаратов – это ошибка. Мы должны поступать так, как на Тайване и в Корее. Они считают поведенческую зависимость проблемой социальной, а не медицинской»