Под ногами внизу – дорога…

Дорога… Перед глазами Пелагеи Петровны – дорога к Американскому поселку… На которую еще в Финскую сел наш истребитель… На которой летчик-фашист разбомбил грузовик с блокадными детьми, вывезенными из Ленинграда… По которой высоченный американский танк М-1, подойдя к поселку, башней посрывал провода, державшиеся на бетонных, высотой с двухэтажный дом, столбах, и, задев стену, чуть не въехал в ближайший дом (эти гигантские машины ломали по пути к фронту дороги и для сражения не годились)…

Где-то там, внизу – река…

Река… Вся ее жизнь – река… Бурлящий горный поток юности, молодости… Равнинная передышка и… бесконечная цепь водопадов: нужда, голод, война… Заболоченные годы чужбины и размеренное течение последних лет…

Вот и вершина!.. Ее, Пелагеи, место… Дрожь в ногах, одышка, усталость… Но это пройдет…

Она усаживается на «свое» место. Здесь, на горе́, оно есть…

Она с Марком и дети – все на своих местах. Марк всю жизнь на чужбине, ставшей родиной, подарившей детей и внуков… Хохотушке-певунье-танцорше Ляле в одиночку пришлось поднимать сына (муж болеет, не работает). Доверчивая в детстве… несмотря на знание о родном отце, всегда считавшая и считающая Марка своим единственным папой… открытая с детства к людям… после всего, что ей пришлось вынести, в последнее время сторонящаяся этих самых людей… Маяк, золотые руки, в бескорыстном служении семье и делу все жестче все критикующий – и началось, может быть, даже не с Китая, а с вынужденного отказа от высшего образования. Но, при этом, какая от него исходит доброжелательность! – когда он на кухне, рядом, все получается еще вкуснее… Гарик, душа компании и весельчак, гулена… Стасик, робость к женщинам скрывающий под «сильным чувством»… только, кажется, было б к кому…

А она, Полина… Где на самом деле ее место?..

«Подъем…» – вдруг подсказало ей что-то… Вот этот, только что, впервые с трудом, преодоленный подъем… и есть ее место. Всю жизнь карабкаться. Цепляясь за склон. Искать другую, более легкую тропу и оказываться один на один со все той же, еще более суровой, горой, своим безмолвием словно обещающей там, наверху, все рассказать, все открыть, все объяснить. И никогда ничего не объясняющей. То, что открывается с самого верха, – открывается размытостью до самого горизонта, а то подступающее вплотную, что понятно и видно, – все тот же недавно преодоленный подъем.

Гора…

Равнины, стекающиеся к подножию…

Начало подъема – начало того, что на самом деле происходит с каждым и что принято называть «судьбой». Не важно, умен ты (как Марк), упрям (как она, Полина), в открытую берешь свое от жизни (как Гарик) или закрываешься от нее в любовь к своему ребенку (как Ляля), – то, что тебе суждено везде и во все времена, – непрерывный изматывающий душу и тело подъем. И не говорите, что у кого-то где-то – по-другому. Везде и всегда: сытая жизнь, спокойная жизнь – только на время, только иллюзия. Идешь, терпишь, гнешь спину, изматываешь душу…

Сейчас, когда для ее ног и спины всё уже позади, душа все так же болит за детей.

А то, что смысл пребывания в этой земной горной местности, никакому отцовскому молитвеннику (в том же самом чемодане под кроватью) не подвластный, по-прежнему для простого смертного – за семью печатями тайна, – значит, так надо.

«Хорошего – понемножку», – говорил ей, Полине, отец, а потом сама она – Ляле…

Пока та, еще малышкой, не спросила однажды: «А почему?..»

…Сидя на своей горе, Пелагея понемногу все больше чувствует себя частью раскинувшегося от ног до горизонта пейзажа…

Мысли, отступая, оставляют ее…