Осеннею мухой квартира,
дремо́тно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира,
я – маленький, глупый, больной.

Прочли, замолчали.

Тимур (взял отца за руки): – Мне пора, батя, поставь галочку – четверг, сын явился. Жаль, мамы не дождался. Поцелуй её за меня. Продукты сложи в холодильник.

Юра: – Ты же знаешь, где её носит! Подрабатывает она – старушку выгуливает по четвергам. Выровняй по ранжиру свои отношения с Асмой, как старый солдат тебя прошу! Сделай погоду в доме! Мужик разводится – это белый флаг! Позорное отступление, проявление слабого характера и мальчишество!

Тимур: – Правильно, батя! На войне как на войне. Тут важно, кто её объявил. Она! И на своём убогом марокканском языке! Но только всё у нас будет, как говорят по-русски, «аколь беседер, отец!» Береги ногу, Сеня! Помнишь советское кино? Хорошо посидели.

Обнимает отца, выходит. Юрий сидит в глубокой задумчивости. Долго сидит. Потом с отвращением резкими движениями руки разматывает ногу, бинт швыряет на пол, шепчет ругательные слова.

Юра: – Кончен бал, погасли свечи. Давайте занавес! Старость это когда с протянутой ногой сидишь в ожидании запоздалой милостыни. Ты получил её. Греми алюминиевой кружкой и вон со сцены!

Тимур выходит из дома после напряженного разговора с отцом, садится на лавочку, закуривает. Появляется Лена.

Лена: – Так часто встречаемся под крышей этого дома, но никогда не видела вас курящим.

Тимур молчит, курит, сосредоточенно о чём-то думает.

Лена: – Я вам не мешаю? О чем вы думаете?

Тимур курит, молчит, долго смотрит на Лену, не сводит с неё глаз.

Лена (в сторону): – Прямо Сократ какой-то. Господи, как одиноко! Говорят, кризис возраста. У меня тяжелей. У меня кризис с матерью. (Задумавшись) Мы молоды, пока наши мамы живы. Боже мой, что её ждёт? Что ждёт нас всех?

Тимур (неожиданно): – Рабат. Капабланка и тажина на берегу моря! Как вам это нравится?

Лена: – Пружина? Какая пружина? Вы о чём?

Тимур: – Не пружина, а тажина. Это курица по-мароккански с грушами и черносливом. Вы спросили, о чём я думаю. Я вам отвечаю. Про тажину думаю, будь она неладна! Гори в огне её марокканская кухня! (Ловит ленин недоумевающий взгляд). Ничего, собственно, против её кухни не имею, но на этой кухне дети мои, например, «Двух капитанов» никогда не прочтут! А я в их возрасте как Кавериным зачитывался! Или рассказами Гайдара, или повестями Александра Грина!

Лена: – Ничего не понимаю! Чья кухня! Почему будь она неладна? И при чём здесь Каверин?

Тимур: – Кухня Асмы. Асма – это жена моя, родом из Марокко. Детей наших лепит по своему образу и подобию. Дома русский язык табу! Запрещает им говорить со мной по—русски. Рассказы Толстого, мой подарок старшему ко дню рождения, сожгла. (Медленно, зло, по слогам) Не-на-ви-жу!

Лена (в изумлении): – Это вы так о жене? Банальный вопрос: где ж вы раньше были? Куда смотрели?

Тимур: – На её гладкую смуглую кожу смотрел, в глаза чёрные, волосы густые шикарные. Одалиска из восточных сказок. Но сказка быстро закончилась. Сказка с отвратительным концом получается! «Ата руси не состоявшийся, мамзер несчастный!».

Лена: – О, Господи, какие эпитеты! Но бывает. От любви до ненависти – только шаг. Любовь же ваша, наверное, не мороженое! Любовь не растаяла, сохранилась?

Тимур: – От эскимо осталась одна красивая обёртка. Липкая, как лента для мух. Вот я и влип. Но сил и воли достаточно! Освобожусь! Не такие были штормы, а мы плыли на спине! Переживём! Марокканская грелка растопила мою любовь.

Лена: – Как вы так можете о своей жене? Уважайте её хотя бы немного! Она мать ваших детей! Вашу неприязнь вы должны переболеть. Поговорите с ней обстоятельно, приласкайте, объясните, что дети могут расти в атмосфере уважения к двум разным культурам. Не настаивайте на всём русском. В конце концов, они – израильтяне.