Не могла представить, что буду уходить из дома, который считала родным, босиком и с пылающей от отцовской пощечины щекой.

Не могла представить, что трепетный и внимательный Сережа сорвется с катушек из-за моей “некондиции” и готов будет превратить меня в подстилку для своих дружков. Господи, до чего омерзительно даже думать о себе в таком тоне.

Холод? Да, кажется, на улице был ноябрь. Холодный, кстати, ноябрь, но я еще долго иду по улице, и до меня далеко не сразу доходит, что я вообще-то босиком, и ноги вообще-то уже сильно замерзли.

Джинсы? Куртка? Обувь? Нет, мне их никто не предложил, а я сама о них и не подумала.

Я просто развернулась и вышла из дома, как только отец указал мне на дверь. Мне и в голову не пришло одеться или попросить одежду. С чего бы мне просить о таких больших одолжениях “любящего папочку”? Я же никто и зовут меня никак, и все шмотки куплены на его деньги или на деньги, которые он мне платил в зарплату. Тоже не легче, знаете ли. Да и даже если бы он сам мне предложил. С чего мне принимать именно его помощь? Деньги же точно важнее меня, я же поняла уже. И вот сейчас…

Сейчас я усаживаюсь на скамейку напротив какого-то магазинчика, опускаю заячью маску рядом с коленом. Почему я её с собой унесла вообще? Почему не выкинула по дороге?

Пока я без особого успеха ищу в своей голове ответы на эти вопросы,  чтобы не терять зря время, подтягиваю к себе ноги и начинаю растирать стопы ладонями.

Зверски драло в горле, и уже больше не от слез, а от предвкушения приближающейся ко мне с тыла ангины. Золотая девочка Соня Афанасьева категорически не привыкла в середине ноября разгуливать в таком виде. Я ж у папы была холеным цветочком, ухоженным. Оказывается, холили и лелеяли меня не из большой любви, а чтобы если что сбагрить меня ублюдку повыгоднее.

У меня начинает драть в глазах, будто песка туда насыпали. Нет, я в итоге была совершенно не готова огребать вот столько неприятностей. И я по-прежнему не понимаю, что мне делать сейчас? Обратно? К отцу? В слезах и с плачем: “Папочка, я замерзла и раскаялась, пусти меня погреться?”

Да вот еще! Лучше напроситься в местный “обезьянник” к проституткам на пятнадцать суток, хотя кому я там на столько времени нужна… Ночь перестой и шуруй дальше. А дальше, дальше-то что?

Кстати...

Интересно, а дадут мне в полиции кому-нибудь позвонить? В принципе, я могла даже придумать кому. В конце концов, друзья у меня были. И разумеется, сейчас без денег и телефона я хрен бы до них добралась, но… Но этот мир не был абсолютно пустым, и если огибать мужиков по дуге, чтобы они не среагировали на мой внешний вид. Если добраться до людей, у которых хотя бы в должностных обязанностях имеется что-то похожее на помощь…

Эта идея кажется мне довольно перспективной. Она годится хотя бы для того, чтоб её обдумать. Нет, меня, скорей всего, и там примут за ночную бабочку или просто за маленькую потаскушку, но если я не вякну, чья дочь и чья жена — может, и дадут позвонить “другу”. И может быть, дадут посидеть на стульчике в коридоре… Не из обязанностей, но из человеческого сочувствия… Ну, в это мне верилось через раз, конечно, но шанс-то был.

В принципе, есть надежда, что мне удастся дозвониться хоть до кого-то из однокурсников. Так, а кто там с машиной и кто ко мне лоялен настолько, чтоб приехать посреди ночи хер знает куда? Ну, в принципе, в рамках ситуации “конец света” мне на помощь может прийти любой из моих одногруппников. Почти любой. Есть более надежные варианты, есть – менее.

Хотя… Если в отделении вдруг попадется наш участковый — он может позвонить моему отцу. Но даже если и он, то что? Если папа ему лично не позвонил и не велел слать меня лесом — поможет. Прикроет. Тем более что он со мной в одном классе учился. За косички меня таскал и рюкзаки мои тоже… Таскал. До папиной машины. Но это не важно, что не до дому. Важно, что Валерик до сих пор иногда на меня посматривал оленьими глазами.