Устало снимаю одежду, направляюсь в ванную, где включаю душ и долго стою, чувствуя, как слезы снова сами текут. Никита, повторяю его имя, верчу его на языке, пробую на вкус, мне нравится. Именно так, а не Ник, не Никитос или как то еще. Никита. Почему мне вдруг понравилось это имя? Чем имя Артур хуже? Или Павел, например? Да ничем не хуже. Может, и лучше, но это имя вызывает во мне какие-то странные чувства: теплоту, нежность и много еще других, мне непонятных.

На следующий день осознаю, что я олень. Подрываюсь с утра, еще до того, как зазвонил будильник, и направляюсь в ванную. Мать застает меня за бритьем и недоуменно смотрит, как вожу тупой бритвой по своему лицу.

– Ты куда в такую рань?

– В универ, – оглядываюсь на нее, чувствуя на языке пену для бритья.

– Так сегодня воскресенье, – удивленно говорит она, и я понимаю, что совсем потерялся с этим переездом. Значит, универ и тренировка отменяются. И что вскочил? Спал бы до обеда. Но делать нечего, раз встал, теперь не усну. Добриваю морду и иду на кухню.

– Значит, мы с тобой сейчас идем на море, – говорю матери, принимая от нее большую кружку с крепким черным чаем, и бухаю туда три ложки с горкой сахара. Люблю крепкий горячий чай или сироп, как называет его мать. Кофе в доме не держим, матери нельзя, а мне все равно, нет и нет.

– Идем, – улыбается мать, и я чувствую, как грудь стискивает, сердце куда-то проваливается.

– Ты это, собирайся, – отворачиваюсь, бутерброд в рот пичкаю, через ком в горле проталкиваю.

– Кашу чтобы доел, – говорит мать и встает, направляется в свою комнату. Слушаю ее и осознаю, как ем, только когда дно тарелки вижу. Рисовая каша с изюмом и медом вприкуску бутерброд с колбасой. Даже не заметил вкуса. Хватаю еще два яйца, и мою тарелки с кружкой. Мать уже готова, сидит на пуфике в прихожей. Быстро натягиваю плавки с шортами и майку.

Выходим на улицу, воздух запахами в нос бьет – цветами какими-то, эвкалиптом, можжевельником. Вдыхаю полной грудью, наслаждаюсь. Медленно проходим по подземному переходу под железной дорогой и, вот он, пляж. Когда встал вопрос о переезде, однозначно было одно условие – близость к морю. Ценник, конечно, зашкаливал, но неожиданно помог Попов. Кто-то у него из друзей уехал в Америку и неизвестно, когда вернется, так что нам хата досталась на халяву – плати коммуналку и цветы поливай. Уже заодно это я был Попову обязан по гроб жизни. Иначе все мои накопления ушли бы на съем жилья.

Мать идет на удивление бодро, будто и не было вчерашней слабости, но я-то знаю, что это временно. Надо будет, и на коляске буду возить, на руках донесу. Она все, что у меня есть. Отца я не знаю. Сколько ни спрашивал мать на эту тему, она отмахивалась, ну, и я отстал со временем. Сделал вывод для себя, что залетный сокол был в командировке, вот и случилось, а признаться матери стыдно. Искать отца одно время пытался, но мать строго сказала: «Нет». Так и оставил эти попытки.

– Вчера поздно пришел? Я не слышала, – отрывает мать меня от мыслей.

– Да не особо поздно, в час где-то.

– Как прошла вечеринка?

– Да какая там вечеринка, посидели в ресторане, хинкали поели, да по домам, – отмахнулся я, вспоминая вчерашнее. Почему-то первым вспомнил деньги на дорожке, которые мне швырнула эта мажориха. Не отпустило, значит, задела она меня за живое.

– Я после обеда ненадолго отлучусь, – говорю матери, усаживая ее на большой камень на пляже. Воздух пахнет соленой водой и почти взрывается в легких своей насыщенностью. С моря дует легкий бриз, волны с шумом рушатся на берег. Сейчас, в утреннем свете, море серое, будто тень. Это днем, когда выглянет солнце, оно станет голубым, а сейчас неопределенного цвета. Вдыхаю полной грудью, скидываю футболку и кроссовки.