Он, всё же, языка своих древних предков не знал. В голове всплыли картинки с витиеватыми буквицами старославянского алфавита. Нет, прочитать и тем более написать эти загогулины ему будет невозможно. Но постепенно научиться в этом разбираться для него, человека двадцать первого века, не должно стать серьёзной проблемой.

– Хорошо, поможешь мне книги разобрать. Да и посмотрим, что ещё ты умеешь, и к чему можно будет тебя пристроить. А вот то, что батька тебя с оружием не научил обращаться, это удивительно!

– Научил, но я больше к огнестрелу приучен, с саблей и топором не слишком ловок.

– Значится, в огненные стрельцы прочил тебя тятя твой.

– Да, или в дьяки.

– Ладно, пойдём, обойдём наше хозяйство, и я тебе расскажу, что да как. Нас всего тута двадцать семь человек. Настоятель, а с ним десяток чернецов, да три монахини, послушниц две, возраста пожилого. Вдовые все, более из женщин никого. Остальные десять – это трудники и послушники, кто готовится стать иноком, кто ради знаний пришёл, кто укрыться на время, а кто и поработать за кусок хлеба. Поле у нас небольшое, только гречиху да горох и растим. Хлеб покупать приходится, но зато у нас есть кузня и рисовальщик, тем и живём, отрок.

– Так это всего двадцать шесть человек насчитали, а назвали двадцать семь?

– Так правильно, со мной будет двадцать семь, а с тобою – двадцать осемь. А уж если Агафью считать, что с тобой прибегла, так и вовсе двадцать девять. А ты, молодец, сразу уловил! Ну, так слушай, и пойдём дальше.

Вадим внимал и ходил по территории вслед за Анисимом, нагуливая зверский аппетит. Они пошли сначала на поле, полюбовавшись им, вернулись к зданиям. Зашли в церковь, поднялись на звонницу, оттуда направились обозревать дом, где жили монахи. На женскую половину с отдельным входом они не заходили.

– А когда же можно будет поисти? – не выдержал Вадим пыток голодом.

– Так ты, отрок, завтрак уж проспал. Кто рано встаёт, тому и Бог подаёт! Теперь токмо обеда дожидаться. А он будет…, – и монах, закрыв глаза ладошкой, посмотрел на солнце. – А он будет часа через два.

Вадим сглотнул густую слюну и промолчал, всё равно выбора у него нет.

– Ну, пойдём в кузню сходим, затем – в общую келью, где книги наши хранятся, а потом и потрапезничаем.

Вадим только послушно кивнул головой, одни хождения, а ещё нужно бы помыться, да одежду постирать. А тут, как хвост за собою тянут, но интересно, а ещё его посетила тоска. Тоска по быту и комфорту, а тут… Нужник бы найти.

– А…. – Вадим завис, сказать «туалет» он не решился. Очевидно, что такого слова в словаре чернеца не существовало. А как же сказать тогда? Нужник? Спрашивать у монаха Вадим не стал: деревьев много в лесу, обойдётся.

– Идём к кузнецу. Зовут его Елизарий, он сложный человек, и боевым холопом был, и казаковал, но случилось в его судьбе, что обратился он к Богу. В большой монастырь не пошёл, а вот прибился к нам. Да навыки кузнечные успел перенять у старого кузнеца, а тот уж давно помер. Светлая память старику. Посмотрит он на тебя и дело скажет.

Вадим обречённо кивнул. Эх…

Кузня представляла собой одно из помещений, стоящих в стороне от всех остальных. Она располагалась на краю монастырского комплекса, огороженного высоким бревенчатым забором. Забор был невысоким и защищал, главным образом, от крупных диких зверей, впрочем, и от людей тоже, но больше от зверей. Люди всё равно найдут возможность перелезть через небольшую преграду.

Кузнец оказался коренастым широкоплечим мужиком непонятного возраста с лысой головой, густой чёрной бородой и длинными усами, порыжевшими на концах. Был одет он в кожаный фартук и погружен в привычное дело. Когда монах с Вадимом вошли, он перебирал железные заготовки, выбирая, какой бы заняться.