Там, у дверей в дом, по-прежнему оживленная беседа.

Я даю сыну воды. Сама делаю глоток, смачивая горло, в котором сухо, как в пустыне.

— Леон… — выдыхаю немного строго, когда хватается руками за свою стопу, подтягивая ее вверх. — Спать… — цокаю, принимаясь слегка покачивать коляску.

Он моргает все реже и реже, сжимающая зайца ладошка расслабляется, внутри же меня нарастает настоящая буря.

Паника, страх, надежда, ожидание… одна за одной, меня под колени ударяют эмоции, ведь я вижу, как там, у дверей, обмениваются рукопожатиями.

До скрипа сжимаю ручки коляски, когда, отделившись от группы, так хорошо знакомый мне гость Миллеров неторопливой походкой идет к газону, а затем размеренно его пересекает.

Слишком жарко. Вновь подскочивший пульс провоцирует испарину у меня на шее. Пока Кирилл приближается, небрежно глядя то себе под ноги, то по сторонам, я могу только ждать. Отсчитывать секунды, наблюдая за движениями его высокого сильного тела.

В вырезе тенниски висят солнечные очки, на ногах белые кеды.

Фундамент беседки позволяет смотреть в его глаза почти вровень, когда подходит к ней и ставит ногу на ступеньку, не собираясь заходить внутрь.

Я благодарна. Дышать и так чертовски трудно, грудь сдавило. Мне воздух сейчас и не нужен, я просто смотрю. На легкий золотистый загар, покрывающий его кожу. На морщинки в уголках насыщенно-карих глаз и на те, что создают еле заметные скобки на его немного заросших щетиной щеках

Ему двадцать девять. Исполнилось в январе.

Кирилл смотрит в мое лицо, не спуская с него глаз долгие секунды. Его взгляд прямой и ясный, и в нем нет ни намека на веселье. Ни единого намека на улыбку в его лице…

Пытаюсь мириться с тем, как хочется до него дотронуться.

Возможно, я путалась в показаниях относительно того, хочу ли увидеть его снова, но в том, как сильно давит на меня его близость физически, ошибиться невозможно.

Посмотрев вниз, на коляску, Мельник произносит:

— Привет.

— Привет…

— Вижу, у тебя жизнь на месте не стоит, — замечает.

Не зная, какой конкретно смысл он вкладывает в свои слова, я не берусь задавать уточняющие вопросы. Я не знаю, что делать с его вопросами! Мне все еще хочется просто смотреть…

— Нет, а у тебя? — отвечаю.

— И у меня.

Я хочу знать больше, но все, на что меня хватает, вытолкнуть:

— Надолго ты у нас?

— Нет.

Я была уверена, что не успела настроить каких-то надежд. Планов. Хоть чего-то, касающегося его… нас… но прилив острого разочарования жалит меня, как игла, в сердце.

— Ясно, — дергаю губы в фальшивой улыбке.

Убрав со ступеньки ногу, он ненавязчиво отстраняется назад и заглядывает в коляску, чем приканчивает мой пульс в очередной раз за этот день.

Его взгляд нечто большее, чем мимолетное касание. На изучение Леона он тратит многим больше одной секунды и делает это молча. Молча и без комментариев, а когда отводит взгляд от коляски, говорит:

— Рад, что у тебя все хорошо.

В сумбуре мыслей я не могу не понимать, как выглядит все это… Я и Максим… и Лео…

Понимая все это, я быстро спрашиваю:

— А у тебя… у тебя все хорошо?

— Отлично, — отзывается.

Разумеется.

Внешний мир для меня по-прежнему размытое пятно. Я не успела заметить, что к нам кто-то приближается, и этот кто-то девушка-переводчик. Она одета в деловом стиле - в легкую блузку и прямую юбку, на ногах босоножки с каблуком. Темные волосы аккуратно уложены в пучок, на носу солнечные очки. Ее ладонь ложится Кириллу на локоть, и несмотря на сдержанность, это касание кажется мне чертовски личным.

Еще одна игла в сердце, но этот второй “разряд” заставляет натянуть на лицо улыбку. На этот раз дружелюбную до гребаной тошноты.