– Не, а то станет совсем душно.

Линк то и дело таскал в гараж принадлежности для граффити, и родители благоразумно делали вид, что не замечают их. Поначалу находки Линка хранились в синем пластиковом ящике для молока, но вскоре они стали расползаться по гаражу. Эмберлин казалось, что брат и не пытался как-то организовать свои запасы. В основном груда состояла из баллончиков краски, но были тут и маркеры, и наполнители для маркеров, и кисточки, и ручки, и растворитель, и перчатки, и маски, и краска по металлу, и разные крышечки, и еще несколько предметов непонятного назначения.

Обычно в это время года отец донимал Линка требованиями расчистить место в гараже хотя бы для еще одной машины, чтобы ее можно было укрыть от снега. Однако сейчас уже подступал октябрь, а на запасах старой краски только собиралась пыль. Не заглядывая в гараж, родители Эмберлин избавляли себя от решений, какие химикаты оставить, какие выбросить. Так им не нужно было избавляться ни от чего, что напоминало им о Линке. Банки заржавеют, а краска засохнет, так и не дождавшись, что ее используют.

Никто не просил Эмберлин разгребать братовы запасы, но надо было что-то сделать до того, как настанут холода и краски придут в негодность. Его комиксы, футболки, его огромный робот из разноцветных пластмассовых деталек… все, в чем жила память о нем, дремало в комнате Линка, которую семья превратила в музей. Но угол в гараже беречь было необязательно. Банки с краской – это всего лишь банки с краской. Линк больше не придет сюда за баллоном, чтобы раскрасить стену у свалки за хозяйственным магазином. А из Миллеров никто, кроме него, и понятия не имел, что делать со всем этим богатством.

Лайл достала из упаковки новый одноразовый респиратор, а Эмберлин натянула старый пластиковый, в котором Линк напоминал ей двуногого муравья. Респиратор оказался тяжелым, и ее голова клонилась вперед; от дыхания нагревалось лицо, и Эмберлин ощущала себя как в постапокалиптическом фильме. Вместе они оторвали полоску картона от разломанной коробки, стоявшей у мусорки, и принесли ее к гаражу.

Эмберлин не то чтобы разбиралась в аэрозольных красках, но банки все лето проторчали в гараже, а значит, ими вряд ли можно было пользоваться. Девушки потрясли банки (изнутри раздавались звуки, как будто кто-то пересыпал сухой горох), потом стали брызгать краской на полоску картона. В некоторых ничего не осталось, другие загустели. Найдя несколько полупустых банок, девушки пшикали ими на картон, пока внутри ничего не осталось. На полоске остался хаос разноцветных кругов. Какие-то контейнеры подтекали; на одном виднелся ярко-синий отпечаток пальца Линка.

Лайл продолжала разделять банки в два ряда: одни на выброс, другие отдать в класс ИЗО. Эмберлин тем временем замерла, приложив большой палец к отпечатку, который оставил ее брат. Лайл остановилась рассмотреть свои ногти. Их, как и кончики пальцев, усыпали пятнышки ярко-розовой краски. Она склонилась вперед и вытянула руку наружу. Ее ладонь распустилась под дождем, точно цветок шафрана. Однако, сколько она ни крутила рукой, краска не смывалась.

Эмберлин вспомнила рисунки Линка на автозаправке, и за ларьком с хот-догами, и еще тот, другой, под мостом, и в городской аллее. Интересно, сколько дождей они выдержат? Может, цивилизация рухнет, а граффити Линка так и останутся яркими пятнами на ее развалинах?

После школы Ноэми работала в кондитерской «Колибри». Там она украшала капкейки цветами из масляного крема, и получалось так правдоподобно, что даже пчелы могли обмануться издалека. В первый раз Джонас навестил ее там через неделю после начала занятий в школе. Притворился, что хочет купить капкейк (на самом деле он думал, что это еда исключительно для дней рождения). За высокими деревянными столами безымянные подростки потягивали кофе и болтали, забросив раскрытые учебники. Когда он вошел, над дверью прозвенел колокольчик, и глаза его соседки быстро метнулись в его сторону, но она тут же вернулась к работе. Усевшись на высокий табурет у бокового прилавка, Джонас выудил из рюкзака учебник по тригонометрии.