В семье я – младшая, а младшим принято помогать. Поначалу им помогают держать ложку, одеваться и шнуровать ботиночки, чуть позже – делать уроки, жарить картошку и варить пельмени. Потом уже, по необходимости – торопятся подставить плечо, выручают деньгами, поддерживают, потому что любят, переживают и очень хотят, чтобы эти младшие были счастливы. А младшие, в свою очередь, вырастая, окрепнув и повзрослев, тоже в ответку – и плечо, и поддержку, и руку помощи, потому как – тоже любят и переживают, и очень хотят, чтобы и старшие были счастливы. Но, если забота о тебе продиктована не любовью, а одной только родственной обязанностью, то – это, поверьте мне, неподъемная ноша, отягощенная чувством вины. И тащишь ты по жизни этот груз вины до тех пор, пока не попадется на твоем пути умная книжка, статья или толковый психолог. И освободишься ты от всего этого понемногу и с большим трудом, и вздохнешь свободно. А если не попадутся, то так и умрешь – виноватой и неблагодарной. И ляжет на тебя эта вина надгробной плитой на веки вечные.

А сейчас, давайте вернемся к тому трагическому месту моего повествования, где меня, словно ветер в бутылку, заперли одну в пустой квартире. В пустой, не в смысле мебели, а в смысле общения. Это сейчас – можно позвонить кому угодно, выйти в скайп и войти в интернет, а тогда… А тогда, это было равносильно смерти. Во всяком случае для меня.

Спасали две вещи: лето и первый этаж, достаточно низкий для того, чтобы я могла разговаривать с друзьями через окно. Через него же я поила жаждущих водой, кормила голодных бутербродами и показывала кукольные представления всем скучающим.

Когда все сюжеты для кукольных спектаклей в моей голове иссякли, руки затекли, а мне осточертело, сидя на корточках, оставаться невидимкой, мною придумалось нечто совершенно неисследованное, а именно – открытие домашней ветлечебницы. Через окно на веревке была спущена табуретка, на которую становился каждый, пришедший к «доктору» на прием. В течение двух часов все близлежащие подвалы, чердаки и кусты были исследованы на наличие беспризорных кошек и собак. Позже ко мне стали поступать и другие, уже домашние, «животные» – попугаи, канарейки, аквариумные рыбки и один карась, только-только купленный в гастрономе. Когда закончились и они, в ход пошли кузнечики, бабочки, тараканы и даже две большие зеленые мухи. Я осматривала всех, ставила диагноз и госпитализировала. Так что к приходу мамы в квартире мяукало, гавкало, жужжало и гадило одиннадцать кошек, четыре котенка, восемь собак, две банки с рыбками, и десять спичечных коробков с кузнечиками, тараканами и двумя зелеными мухами. Ругать меня мама не стала, лишь молча выпустила всю живность на волю и тщательно вымыла полы, с хлоркой. Больше меня в квартире не запирали.

С началом сентября всем стало полегче – я пошла в школу. Училась я хорошо и всячески активничала в общественной жизни: собирала макулатуру, рисовала стенгазеты, возглавляла тимуровское движение и принимала участие в подготовке КВН-ов, школьных утренников и вечеров.

Меня было так много, что хватало на всё и на всех, но, мне хотелось еще больше – еще больше новых друзей и интересных событий. А, приблизительно с пятого класса я начала влюбляться. Первый раз это случилось с одноклассником Сережей, который был приглашен на мой день рождения, – и пришел, зажав под мышкой огромную коробку конфет, а в протянутой руке – скромный букет неярких нарциссов. Как выяснилось позже, в гости его собирала мама, которая очень хорошо отнеслась к нашей дружбе. Сережа был ленивым троечником, а я – активной отличницей, и этот мезальянс пришелся ей по душе, но никак не оправдал ее ожиданий. Сережа не стал лучше учиться и, вообще, очень скоро меня разочаровал, хотя и остался мне другом на долгие годы. Я, вообще, всегда была убеждена, что друзей должно быть много. Как можно больше.