- Да что за блядь! – неожиданно орет он, не заботясь о том, что нас могут услышать, бьет раскрытой ладонью в стену у моего лица. 

Он настолько взбешен, такой резкий переход от страсти к ярости, что сердце екает. Не от страха, кстати. 

Не думала даже, что настолько похотлива, чтоб даже бешенство его не сбивало градус накала. 

- Я не понимаю! Я нихера не понимаю! Тебе же все нравится! Какого хера ты так себя ведешь? Я не насильник, слышишь? Я вижу, что тебе нравится, я сразу это увидел! Лада! 

Он неожиданно меняет тон, опять наклоняется, мурчит практически:

- Ладаааа… Ну тебе же нравится… Ну в чем дело? Мы – взрослые люди… Чего ты хочешь? Что мне сделать, Лада? М?

А я еще сильнее плачу.                                                                                                       

Потому что он ничего не сможет сделать. Он не сможет вернуть мне моего ангела-хранителя, моего пожарного, моего Петра Алексеева. Его не было потому что. Глупая девочка, наивная дурочка придумала его себе. Просто придумала. 

И он не виноват в этом. Никто не виноват. Кроме нее самой. 

Я все это чувствую, но объяснить, хоть слово выдавить… 

Не могу. Просто не могу.                                                                                             

- Пустите меня, пожалуйста. Позвольте мне уйти. 

Знаю, это звучит униженно, но у меня нет сил на большее. Он настолько морально измотал меня, настолько душу вынул своими притязаниями, своим непониманием, что я готова просить. 

Правда, готова.                                                                       

Ведь, если он сейчас не услышит меня и продолжит… 

- Я не держу вас больше, Лада Леонидовна, - неожиданно отвечает он, глухо и спокойно. 

И убирает руку.                                                                                                            

В этот же момент звонит телефон, Петр, мельком глянув на экран, берет трубку:

- Да, Эва, слушаю.                                                                                                     

Я трачу пару секунд, чтоб опустить юбку  и застегнуть расстегнутую рубашку. 

Выхожу, не оглядываясь, ощущая на себе пристальный жесткий взгляд. 

И, удаляясь, слышу:

- Эва, я понимаю, обещаю быть. Конечно…

Мне не важно, кто такая Эва. 

Не важно. 

10. Баба "с ебанцой".

Разговариваю с Эвой, отслеживаю движение бедер уходящей от меня женщины. Убегающей, мать ее. 

Ну что, доигрался, Алексеев, теперь бабы от тебя бегают. Никогда такого не было, и вот…

Хотя, здесь, все же, дело не во мне. 

Для осознания этого простого факта мне потребовалось как-то чересчур много времени. 

Ну, хорошо, что хоть так. 

Никогда не любил баб с ебанцой. Серьёзно. 

Уж лучше вообще без женщины, чем вот такое. 

У Лады Леонидовны ебанца проявилась не сразу. Вернее, сразу, но воспринял я ее по-другому. Потому что яйца мозг придавили. 

Ничего, бывает. Что нашло на меня не знаю, но отпустило серьёзно.

Настолько серьезно, что даже выдохнул с  облегчением.

Три дня больной на голову Ладе прохода не давал, сам извёлся и женщину замучил. Так кто из нас больной?

Оба, скорее всего. 

Я – в своем поведении глупом и напоре неандертальском. Перепадах настроения подростковых. 

Она – в неумении сразу дать понять, что не светит. Потому что, если женщина не хочет, то найдет способ внятно объяснить. 

Не словами, так делом. 

А тут слова сильно с делом расходились. 

Кардинально, я бы сказал. 

Говорить «нет» и тут же отвечать на поцелуй, убирать руки и течь, как мартовская кошка при этом… Это, знаете ли… И называется «ебанца». 

Хорошее слово. Старое. Еще с армейских лет моих. Помню, сержант-срочник тогда в перерывах между нарядами высказывался, откровенничал. Про баб. Ну а чем еще заниматься молодым парням, запертым на закрытом полигоне,  хрен знает где в горах? Только про баб и трындеть. Еще был вариант спирт жрать, но не наш. Нам жить хотелось.