На каждый увиденный на горизонте автобус мать вскакивает и кричит:

– Это наш? Наш? Хер-Нова?

– Я отсюда не вижу. Сейчас подъедет поближе – посмотрим.

Этот – не наш. Вон другой. Тоже – не наш. И этот – тоже. Мать нервничает. Разумеется, я ее понимаю: она впервые в другой стране, пусть и там, где название «Пекарня» означает ровно то же, что и на родной земле, а автобус – это бус, без первого корня, но еще есть же я, я рядом. Я, объездившая полмира, жившая в других городах, странах, знающая английский, в конце концов, подготовившая эту поездку! Почему бы не расслабиться и не довериться мне?

Подходит очередной бус, на нем большая табличка на кириллице «Херцег-Нови». Я даю матери отмашку:

– Вот этот – наш.

Она испуганно трясет головой. Я начинаю злиться:

– Да наш это, наш.

– Почему он такой большой? Почему он такой высокий? Это туристический автобус!

Я не знаю, почему автобус такой большой, возможно, он едет из самой Подгорицы, а может, и откуда подальше – из Сараево, например, или из Белграда. Я подхватываю мать под руку и буквально запихиваю на ступеньки. Двери захлопываются, альтернативы больше нет. Мать поднимается в салон и неловко здоровается с равнодушными пассажирами:

– Здрасти, здрасти. Здрасти всем.

Все, конечно, молчат. Мы садимся рядом друг с другом на свободные места и едем в Херцег-Нови.

Я убеждаю себя: «Всё будет хорошо. Она пожилой человек, она нигде никогда не была, если не считать той давней и единственной поездки в Эстонию в 1983 году. Конечно, ей страшно. Конечно, она не уверена ни в чем, в первую очередь в себе. Но я-то знаю дорогу, знаю, как нам туда доехать и как оттуда выбраться. Всё будет хорошо». Я сжимаю руку матери и говорю:

– Не волнуйся. Мы едем правильно.

– А я и не волнуюсь, – неожиданно резко и зло отвечает мне она, – посадила нас на туристический автобус ты, потом с нас еще деньги возьмут как за экскурсию. И не один евро, а пятьдесят или сто. Выставишь нас на деньги. Вот увидишь, мы так легко отсюда не выйдем.

Стеклянным пустым взглядом я смотрю перед собой. На что я надеялась? О чем думала, когда соглашалась на такой отпуск? Где вообще была моя голова?

Путешествия мне всегда казались самым большим счастьем в жизни. Не дети, не безумные богатства, не стахановские достижения на работе, не сплетни в кругу подруг за столиком в кафе, не красивая любовь в обертке из ресторанов, цветов и подарков. Только дорога, самолеты, поезда, автомобили, новые города, другие люди, странные языки, запах вокзалов, тяжесть рюкзака за спиной, – вот что делает меня счастливой, живой, если угодно. Я читала о путешествиях еще ребенком, закрывшись в маленькой комнате, которую делила с бабушкой, помешавшейся на латиноамериканских сериалах. Так вот просто и безумно мы жили: я мечтала увидеть Париж, бабушка мечтала, чтобы Луис Альберто и Марианна поскорее поженились. Вечерами, перед сном, мы делились друг с другом своими переживаниями. Помню размеренный стук вязальных спиц, голоса актеров озвучки сериала из-за шкафа, бабушкины вскрики и охи, иногда даже тихий плач. Это, несомненно, мешало мне читать, мешало переноситься в мир мушкетеров, в мир красного и черного, в мир, где есть лишь отвага и честь, есть Париж, Гасконь и Собор Парижской Богоматери. Тогда-то я и научилась выключать весь остальной мир, полностью уходить в читаемое, закрывать дверь в реальность и растворяться в книге без остатка.

Путешествия – это никогда не было про нашу семью. Мы: мать, отец, я и бабушка, не выезжали никуда дальше деревни в Московской области. Электричка, автобус и километр пешком – вот и все наши приключения. В конце мая меня отвозили, в конце августа забирали. Жили трудно, плохо, бедно. Погано. Попали в бурные реки Перестройки, понеслись по ее волнам, как все, кое-как хватались за малейшую возможность спастись, барахтались, бились в припадках, стояли в очередях с номерками на ладонях, захлебывались, боялись читать газеты, ели нескончаемую сухую гречку, почти утонули, но сдюжили, выдержали, встали, отряхнулись и высушились. Пригладили волосы, надели чистое и снова пошли в люди. И даже что-то из этого вышло неплохое: никто не спился, никто не ушел в челноки, никто не стал владельцем палатки у метро, не получил удостоверение сотрудника госорганов. Остались целы-невредимы, по крайней мере, на первый взгляд. Но так никуда и не поехали все вместе.