— Хорошо, — кивнула приободрённая, с виду ошарашенная невеста.

В дом к Ермолиным заходить не стал, для хозяина он нежеланный гость. Остановился у калитки, взял ладонь Шуры, перебрал пальцы, закрыв глаза от сладкого удовольствия. Нестерпимо, до боли, захотелось, чтобы она погладила его лицо, пусть легонько, словно невзначай, но почувствовать прикосновения мягких, почти кошачьих подушечек.

— Шура? — нагнулся он к невесте. — Можно тебя попросить кое о чём?

И едва не провалился в зелёный омут глаз. Колдовство какое-то! Дождался неуверенного кивка, продолжил, не выпуская девичью ладонь из руки:

— Прикоснись к моему лицу, — попросил Игнат, говорить загадками он не стал. Вряд ли Шура умеет читать мысли.

— Так?

Поднесла руку к лицу Игната, остановилась. Он отлично видел тонкие пальцы в свете закатного солнца — оранжевый диск быстро катился вниз, обещая скорые сумерки и тёмную, звёздную ночь, — притронулась к щеке сначала подушечками, потом, словно осмелев, всей ладонью. Игнат зажмурился, стремительно проваливаясь в желание, которое через несколько мгновений будет невозможно скрыть, если невесте придёт в голову отвести взгляд.

Завершил странную ласку быстрый поцелуй в щёку. От неожиданности Игнат открыл глаза, но увидел лишь спину стремительно уходящей Шуры. Скрипнула калитка, громыхнул металлический затвор с той стороны, послышались лёгкие шаги к дому — и всё это в повисшей мистической тишине.

Что ж, Игнат Степанович, тебя за день дважды невеста поцеловала, а ты ее всего лишь за руку подержал — вот так ситуация.

Дома ждал смурый отец, решивший с порога высказать недовольство сыном, вернее, будущей невесткой. Слишком молодая, соплячка. О чём сын-бестолочь думал, когда «сватал» девчонку. Пяти лет не пройдёт, как распадётся семейная жизнь, а с ней и карьера Игната.

— Рассказал Фёдор, что здесь приключилось, — стоя у перил крыльца, продолжил Степан Миронович, качая осуждающе головой. — Не нужно было тебе вмешиваться. Ничего бы эта Настя не сделала, так, попугала бы, и всё. В крайнем случае, власти есть, такую проблему решить — плёвое дело.

Отец прямо говорил про уголовное преследование сестры Шуры. Не позволено простым гражданам ружьями махать. При должном подходе можно такие статьи уголовного кодекса применить, что выйдет Настя из мест лишения свободы лет через пятнадцать, не раньше.

— Идиоток малолетних сажать — тюрем не хватит, — ответил Игнат.

— Не идиотка, если ты повёлся!

— Повёлся я или нет, не твоё дело. Ты хотел, чтобы я женился? Я женюсь. На своей, по всем правилам.

— Я тебе своего отцовского благословения не дам, — отрезал отец.

— А мне твоё благословение даром не сдалось. Жена нужна, свидетельство о браке, а благословение себе оставь, — усмехнулся Игнат. — Зря обидишь невестку — вот и весь результат.

— Не отступишься, значит?

— Нет. Назову своей.

— Ну и чёрт с тобой!

— Тихо ты, — одёрнул Игнат отца и заявил на полном серьёзе: — Чего чертей поминаешь? Нашёл где, в доме Фёдора.

Отец пристыжено обернулся, с заметным облегчением понял, что ни хозяин, ни его семья не слышали скверны, произнесённой на пороге их дома, выдохнул:

— Пойдём в дом, по рюмашке выпьем.

— Пойдём, — кивнул Игнат.

Свадьба прошла, как по маслу, несмотря на то, что выглядела в глазах Игната ролевой игрой. Сказали бы ему пару месяцев назад, что он нарядится в косоворотку, отправится с невестой в традиционном сарафане и повойнике под руку в молельный дом, рассмеялся бы в лицо.

Родители, конечно, благословили. Игнат бы душу вытряс из отца, упрись тот. Ему самому бирюльки с иконами ни к чему, он свою жизнь сам строил. Сам себе глава, и все блага в жизни собственными потом и кровью достаются. Шура же тряслась, как лист на ветру, лишь заподозрив недовольство будущего свёкра. Девушке, воспитанной в патриархальной среде крепким верой отцом, благословение не пустой звук, как и для Игната — уважать потребности женщины, с которой собирался пойти по жизни рука об руку.