Вот только в словах ее совсем не было уверенности, а вид был испуганный. Она принялась оказывать пострадавшим первую помощь, но руки у нее заметно дрожали. Можно было ни о чем не спрашивать, и так было понятно, что стюардесса сама находится в отчаянии, хотя и пытается добросовестно выполнять свои обязанности.

Бритоголовый сосед Виктора отпрянул от иллюминатора, звучно сглотнул слюну и молча показал большим пальцем в окно. Сомов наклонился через его плечо к иллюминатору и увидел, что у крыла отсутствует винглет, а место отрыва напоминает размочаленное дерево с торчащими обрывками внутренних конструкций, трубок и проводов, бешено трепещущих в потоке набегающего воздуха.

Виктору стало совсем нехорошо. Он оглянулся на соседа справа. Седовласый бизнесмен держался уверено и был, пожалуй, единственным спокойным человеком. Он не обращал внимания на окружающих, а сосредоточенно смотрел на циферблат часов, словно чего-то ждал.

– Вы не знаете, как долго еще до посадки? – с надеждой спросил его Виктор.

Тот ответил долгим пристальным взглядом, словно раздумывая, стоит отвечать или нет. Страшный его глаз уже совсем не напоминал вишню, а казался налитым темной венозной кровью.

– Мужайся, студент, посадки не будет, – абсолютно уверенно заявил он, – Но хуже всего то, что это только начало. А у нашей истории очень плохое начало.

И словно подтверждая прогноз разноглазого, появился запах горелой изоляции, а по потолку вдоль багажного отсека пополз еле заметный дым. Ненадолго задремавшая паника начала опять овладевать пассажирами.

– Не хочу! Не хочу! – послышался чей-то отчаянный крик.

Один пассажир вскочил со своего места и стал прорываться в хвост самолета. Он бормотал, что в хвосте находиться безопаснее, требовал выдать один из парашютов и совал стюардессам деньги, которые падали на пол, разлетались по ковровой дорожке и забивались под кресла. Однако на рассыпанные под ногами банкноты никто не обращал внимания.

– Мамочка, я не хочу умирать, – заплакал в соседнем ряду совсем маленький мальчик.

Мать прижала к себе рыдающего ребенка и обвила его обеими руками, словно птица, которая пытается прикрыть крыльями своего птенца от опасности. В глазах ее застыл неописуемый ужас.

– Все будет хорошо, – как заведенная повторяла она безжизненным голосом, целуя его в голову, – все будет хорошо…

Рядом с ней пожилой мужчина закатил глаза, крестился и что-то шептал, видимо читал молитву, время от времени касаясь губами нательного крестика на цепочке. Одни пассажиры лихорадочно нажимали кнопки мобильных телефонов, безуспешно пытаясь сделать последний и самый важный звонок в своей жизни. Другие лихорадочно писали предсмертные записки на листочках, буклетах, гигиенических пакетах, на всем, что попадалось под руку, и что можно было бы положить в карман ближе к сердцу. А молодые мужчина и женщина, которые до этого сильно ругались, сейчас держались за руки и молча смотрели друг на друга.

– Прощай, друг, – впервые заговорил с Витей бритоголовый сосед глядя на него мертвыми стеклянными глазами, – прости за все.

Он протянул юноше большую потную ладонь, которую тот автоматически пожал.

Сам Сомов впал в ступор. Он врос в кресло, не делал никаких движений, ничего не говорил, а то, что творилось вокруг, казалось ему нереальным. Никакой прожитой жизни перед его глазами не проносилось. Только одна мысль билась в парализованном страхом мозгу – неужели это конец? Смириться с этим было невозможно. Он подумал о родственниках, о маме с папой. Как они перенесут его смерть? На глаза навернулись слезы, и захотелось заплакать, как тот маленький ребенок.