Мне требовалось чем-то заглушить жуткие картинки в голове, которые то и дело всплывали в сознании. Но, как назло, таксист ехал в тишине, и в салоне не было ни единого звука. А в моем телефоне давно стерлись все плей-листы. Музыка меня тесно связывала с отцом, но когда его не стало, я перестала слушать все. Моей музыкой последние восемь лет была тишина, но сейчас она делала лишь хуже.

Я откинула голову на спинку сидения и закрыла глаза. Оставалось ехать еще немного, совсем чуть-чуть. И чем ближе мы подъезжали к дому, тем труднее мне было дышать. Меня накрывала волна панической атаки. Я начала хвататься за ручку, яростно ища кнопку открытия окна, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Мои дрожащие пальцы с трудом справились с задачей, но все же стекло съехало, и я вытянула голову в весеннюю прохладу. Дождь мгновенно окатил мое лицо крупными каплями, смешиваясь с моими слезами.

Последний километр я так и проехала с открытым окном, благо водитель не выказывал возмущения. С другой стороны, за срочный заказ и дальнюю дорогу он и так получит приличную оплату, что грех жаловаться.

Достигнув конечной цели, я быстро расплатилась и выскочила из такси. Но ноги не шли дальше, словно примерзли к плитке перед домом. Стоя под проливным дождем, на мне уже не было сухого места: синие джинсы потемнели, впитав в себя влагу, даже рубашка умудрилась намокнуть под кожаной курткой. А мои волосы, наспех закрученные в высокий пучок, превратились в мочалку.

Я закрыла глаза и откинула голову назад навстречу дождю, который безжалостно хлестал меня по лицу. Но боль не уходила. Эту утрату уже ничем не заглушить.

Так и стояла возле дома, потеряв счет времени, пока не услышала шум со стороны входной двери и меня не обвили теплые руки.

– Боже, детка, – всхлипывая, проговорила тетя Марина, одной рукой держа над нами зонт. – Пойдем скорее в дом.

Она крепко приобняла меня и повела к открытой входной двери, где стоял ее муж. По его лицу было видно, что за день он успел постареть на десять лет. Пропуская нас внутрь, дядя Валера молча похлопал меня по плечу. Я благодарна ему за такой жест поддержки, поскольку слова сейчас мне ничем не помогли бы. От этих слов сочувствия мне всегда становилось только хуже.

Проведя меня в гостиную, тетя метнулась в ванную за полотенцем. И даже минуты не прошло, как она быстро вернулась и принялась меня вытирать и переодевать. Тетя Марина тоже молчала, даже не пыталась меня осудить за глупую выходку на улице.

– Где она? – прошептала я, но так тихо, что, казалось, меня никто не услышал.

– Она у себя в спальне. Доктор выписал ей успокоительное, но она так и не смогла заснуть, – ответила тетя, мягко гладя меня по волосам. – Можешь ее проведать.

Я вырвалась из теплых и нежных объятий тети и, пошатываясь, на нетвердых ногах побрела на второй этаж, где располагалась родительская спальня. В доме была такая же невыносимая тишина, как и вокруг, словно я потеряла слух. Дойдя до комнаты, мои уши наконец сумели уловить хоть какой-то звук, это были тихие всхлипы моей матери.

Мама сидела на кровати, обнимая фоторамку. Она прижала ее к сердцу и раскачивалась, словно убаюкивая младенца. Сомнений не было, эта та самая фотография, которая стояла у нее на прикроватной тумбе после смерти отца. На ней был запечатлен Миша на свой седьмой день рождения. В кадре он задувал свечи на большом торте, который держал папа. А я, как обычно, была где-то на заднем фоне, потому что не любила фотографироваться. Заметив меня, мама подняла голову и по ее лицу потекли слезы. Глаза у нее воспалились, а щеки впали. Такой сломленной маму я еще не видела. Мысль, что я потеряю и ее, заставила меня подбежать и упасть в объятия матери. Я прижалась к ее хрупкому телу и разрыдалась, во мне уже не оставалось сил сдерживать слезы, которые все никак не хотели заканчиваться.