Хотя на протяжении всего дня ни о чем другом больше думать не могла, я до сих пор не решила, с чего начать. Стучусь в дверь маминой комнаты. Злость во мне улеглась, осталась только глухая тяжесть, своеобразная форма отчаяния, которая подпитывается безнадежностью. Достаточно лишь воскресить в памяти выражение ее лица вчера вечером, чтобы осознать, что пробиться к ней будет нелегко. Если мне вообще это удастся.

Через пару секунд стучусь второй раз, и теперь доносится грубое: «Да», причем с такой громкостью, что становится ясно: мой первый стук мама вряд ли не услышала.

Как обычно, она восседает, как на троне, в своем кресле и сегодня даже не поднимает взгляд, когда я переступаю порог.

– Нам надо поговорить, – с ходу начинаю я, садясь в изножье ее кровати. Выжидательно смотрю на ее опущенную голову, однако, когда раздается шелест страниц журнала, который она листает, делаю глубокий вдох и выдох.

– Тебе не идет на пользу целыми днями торчать в комнате. Ты себя хоронишь и меняешься из-за этого. Вчера вечером с постояльцами ты говорила совершенно неподобающим тоном и сама прекрасно это понимаешь. Между прочим, сегодня утром они съехали, если вдруг ты не заметила. На обе ночи, которые они здесь провели, я не выставила им счет.

Жду реакции, однако она заключается лишь в том, что мама принимает целиком сосредоточенный на журнале вид и перелистывает следующую страницу.

– Ты управляла «Морскими ветрами» десятки лет, у тебя были куда более проблемные постояльцы, чем эти двое. Всего-навсего милая, по уши влюбленная парочка, которая наслаждалась друг другом. Чем они тебе помешали?

Тишина в помещении становится давящей, во мне снова медленно разгорается гнев.

– Хватит меня игнорировать! Мы потеряли прибыль за целую неделю, за такой короткий срок номер определенно никто не снимет. Я тут изворачиваюсь ради каждого цента, а ты своим поведением чинишь мне препятствия!

Так как она до сих пор не сводит взгляда с журнала, я продолжаю, стараясь контролировать себя.

– Дальше так продолжаться не может, понимаешь? Я понимаю, что тебе плохо, но ты все равно должна прекратить изводить гостей, иначе…

– Иначе? – Мама высоко задирает голову. – Иначе что, Айрин? Иначе ты вышвырнешь меня из собственного дома? Вот уж нет! – Я шокированно таращусь на нее. У меня на языке крутится другое, но я даже не пытаюсь ей ничего доказать, ведь впечатление такое, что прорвало плотину. – Я продам «Морские ветры», прежде чем меня выгонят отсюда, – визжит мать. – Этот дом принадлежит мне, я могу делать тут все, что захочу. И если я жалуюсь, что из другой комнаты доносятся такие звуки, будто кто-то запер кошку в холодильнике, то имею на это полное право!

– Послушай…

– Нет, это ты меня послушай, Айрин! – Она обеими руками обхватывает подлокотники кресла, журнал падает на пол, у нее изо рта вылетает капля слюны, настолько яростно мама выплевывает слова. – Ни за что я не позволю собственным дочерям меня тиранить!

– Никто не собирается тебя тиранить, но…

– Установи внутренние правила! Когда я в свое время отвечала за «Морские ветры», подобного ни разу не происходило! Тогда было само собой разумеющимся соблюдать тишину в обыкновенное время отдыха и…

– Но ты больше не отвечаешь за «Морские ветры»! Теперь это моя забота! И хватит разыгрывать из себя дряхлую старуху со второго этажа!

Мама хватает ртом воздух, у нее на щеках неожиданно вспыхивают багровые пятна.

– Так вот кто я, по-твоему, да? – произносит она дрожащим голосом.

Тут же проснувшиеся во мне угрызения совести вынуждают перейти в контратаку.

– Перестань цепляться к словам! Я этого не говорила! Но ты ведешь себя невыносимо, я каждый раз боюсь, когда ты встречаешься с гостями! Вчерашним вечером…