После ужина я снова пошла в «живой уголок».

Но там никого не оказалось, кроме Иннокентия Петровича. Старик приветливо кивнул и спросил:

– Будешь в шашки играть?

– Конечно буду! – с радостью согласилась я.

Когда мы доигрывали первую партию, я неожиданно вспомнила, как в детстве мы с отцом играли в шашки. К сожалению, я забыла его лицо, его образ был словно размыт. Но я явственно ощутила его теплые большие руки, мягкий голос. Надеюсь, что папочка ещё жив. Но почему я совсем не помню маму? Может, меня растил только отец? Нужно обязательно рассказать всё Сергею Александровичу. Возможно, ему уже удалось связаться с моими родными.

Иннокентий Петрович оказался интеллигентным, обходительным человеком и очень внимательным слушателем. Его тонкие длинные пальцы бережно обхватывали каждую шашку, словно боясь навредить.

Я рассказала, что меня тревожит.

– Мне очень плохо, я ничего не могу вспомнить, как я здесь оказалась и что со мной произошло. Я ничего не помню, и это сводит меня с ума! Я не понимаю, почему мой молодой человек не приезжает за мной. Я ничего не понимаю! – я снова почувствовала страх, к горлу подкатил ком.

Старик задумчиво смотрел на меня, как на родную. А потом словно маленькую погладил по голове. Я внезапно успокоилась, стало хорошо и уютно, совсем как в детстве.

– Иннокентий Петрович, можно нескромный вопрос?

– Спрашивай, – разрешил старик.

– Вы тут долго лежите? И, главное, по своей воле?

– Я думаю, сюда мало кто попадает по своей воле… месяца два уже кукую, а в это отделение перевели меня месяц назад. Я был первым после ремонта. В мужском, конечно, плохо было. Силой меня туда привезли, соседка моя, Нинка, расстаралась, упекла. Но в пограничном мне нравится, да и дочь с внуком приезжают. Еду привозят. Честно сказать, не хочу я назад. Там дочка только жить начала, мужичок к ней стал захаживать. А отдельного жилья у них нет. Пусть лечат. Пусть. Здесь хорошо мне. И ребята здесь хорошие.

Перед сном мне стало так плохо, как никогда. Меня всё раздражало, я не хотела никого видеть, кроме Вадима… Это была настоящая любовная ломка. Неужели он обо мне даже не вспоминает? Сейчас я бы всё отдала, лишь бы он был рядом.

Маша, понимая, что со мной происходит, не стала приставать с расспросами. Я пролежала полночи ворочаясь. Ближе к утру я всё же провалилась в короткий и беспокойный сон.

Утром, как ни странно, я проснулась в куда более хорошем настроении. По крайней мере, мне не хотелось реветь. Маша поставила передо мной чашку с горячим чаем.

– Попей, станет легче. Вижу, ты опять мучилась.

– Я должна поговорить с врачом. Ты не знаешь, он у себя будет сегодня? – я сделала глоток и чуть не обожгла нёбо.

– Не знаю, – Маша, пожала плечами.

В эту минуту меня снова пронзила острая боль. Я схватилась за голову.

– Что с тобой? – участливо спросила подруга.

– Кажется, уже проходит, – я, скривившись, продолжила. – Я не хочу здесь больше находиться! Пусть объяснит мне, на каких основаниях я должна здесь торчать!

К горлу подступала истерика, от которой мне самой было плохо, но и остановиться я не могла. Я устала от того, что ничего не помню, от неопределенности, от самой этой больницы, первые воспоминания о которой больше походили на отвратительный фильм ужасов, а не на реальную жизнь.

– Я выйду и разыщу Вадима! Мне нужно поставить точку в наших отношениях.

Не успела я произнести последнюю фразу, как дверь в палату открылась, и мы увидели Сергея Александровича. Как оказалось, он каждый день делал обход.

– На ловца и зверь бежит, – усмехнулась Маша. – Извините, я пока схожу в туалет, – Маша поспешно оставила нас.