25 октября. Вчера была на танцах. Со мной познакомился один летчик. Он говорит мне, что очарован мной, но мне он совсем не нравится. Мне нравятся Миша и Саша. Все-таки Миша меня пригласил на танец. Этот Юрий меня вчера провожал, ой как мне не хочется с ним встречаться. Я Сашке написала записку, не знаю, что будет дальше.

26 октября. Вчера вечером я встретилась с Сашкой, он обещал мне помочь, он мне очень нравится как товарищ, я думаю, не больше. Сейчас уже вечер, сижу в кровати и пишу. Настроение ужасное, сама не знаю почему. Вспоминается Полазна и все-все, и как-то тяжело. Теперь мне ясно, почему Аркадий трепался. Черт возьми, никто не пишет, все забыли меня. Мама не едет, жакет не везет, а я юбку всю сношу. Жрать хочу бог знает как.

29 октября. Решила, как только кончится война, бросать эту школу и идти в драматическое училище.

Шел третий год войны. Третий год эвакуации. Село Полазна, под Пермью. Все мы, оторванные от дома, чувствовали себя особенно одиноко в дни рождения. Первые годы у каждого еще были какие-то безделушки, которые мы рады были подарить имениннице и этим скрасить расставание с домом и разлуку с родителями, но к тому времени, о котором идет речь, наши домашние запасы иссякли совсем. А жизнь шла. Дни рождения, которые мы уже знали наизусть, повторялись. Что делать? Время было суровое, но каждой из нас нужны были ласка и тепло. Наши родители переживали блокаду в Ленинграде – мы знали об их бедственном положении и особенно знали цену вниманию и, конечно, хлебу. Ценнее хлеба тогда ничего не было. Не сговариваясь, мы единодушно решили: в день рождения отдать новорожденной самое дорогое – хлеб! Пусть в этот день хлеба у нее будет много-много, пусть ест сколько хочет в свой день. Ночью вставали, раскладывали на тумбочке именинницы буханку хлеба, что сэкономили всем классом, и маленькое блюдечко с маслом и сахаром. Может быть, именинница и слышала нашу суету, но не подавала виду, а утром, вставая, обнаруживала рядом с кроватью (топчан с матрасом) на тумбочке подарки и открытки с поздравлениями и пожеланиями. Я думаю, эти маленькие радости и сюрпризы не дали зачерстветь нашим сердцам, помогли сохранить тепло и искренность в отношении друг с другом, вплоть до нынешних дней. Мы жили единой бедой, единым желанием, чтобы скорее кончилась война, чтобы каждый из нас обрел потерянный дом. И вдруг ко мне приехали мама, тетя и двоюродная сестра из блокадного Ленинграда. Встреча произошла очень интересно.

Накануне ноябрьских праздников нашему классу объявили, что нас повезут в Пермь на праздничный концерт, который будет проходить в театре. Ночевать будем в общежитии и на следующее утро вернемся пароходом обратно к себе. Сорок километров по реке Каме в село Полазну. Для нас это было событием, ведь ничего, кроме учебы и общежития, мы не видели почти два года, и вдруг такая радость. Начались сборы, стирка, глажка – все-таки ехали в театр.

Как мы доехали до Перми, я не помню. Помню только вечер в театре – большой, торжественный праздничный концерт. Все, возбужденные, возвращаемся в общежитие. И не успеваем заснуть, как нужно вставать на пароход, который отходит от пристани в 7 часов утра. Туманно, сыро, холодно. Выходим из общежития и идем на речной вокзал. На вокзале суета, полно народу, люди спят прямо на полу, на лавках, под лавками, плачут дети, гудят пароходы. На реке туман. Сели на пароход и отчалили. Мест нет, все забито пассажирами, которые были везде, ну только что не в машинном отделении.

Мы с девочками расположились на корме, там народу поменьше, туман и сырость загнали всех внутрь. Я пристроилась в уголочке на канатах. На мне было пальтишко тоненькое-тоненькое и воротничок такой маленький, что как я его ни поднимала, тепла от него не было. Старый пароход шлепал колесами по воде, и под их мерный стук я тихонько задремала. Вспомнился дом, мама, папа, наша квартира, мои любимые вещи. Как я без всего этого скучала! Волнение усиливалось от того, что давно, очень давно я из дома ничего не получала. Обычно писал папа, писал подробно, понимая, что трудно мне, домашнему ребенку, быть так долго вдали от родных и дома, да еще в такие тяжелые годы. Но почта ходила плохо, и я утешала себя этим. Очнулась я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидела перед собой девочек, которые одергивали на мне пальто, приглаживали волосы и куда-то тащили. На мои вопросы они хором отвечали, что здесь, на этом самом пароходе, едут мои знакомые из Ленинграда, которые хотят меня видеть. Весь этот диалог происходил во время бешеного пробега с кормы во внутренние помещения по длинному коридору вдоль машинного отделения. Коридор был забит людьми, мы неслись, вернее, девочки неслись, увлекая меня за собой… Звуки и люди пропали, а передо мной стоял папа, в военной гимнастерке, худой, подтянутый и улыбающийся. Случилось так, что, высылая родителей из Ленинграда, им предложили или Среднюю Азию, или Урал. А так как я была на Урале, они решили ехать ко мне. Письмо дойти не успело, а билеты они достали на тот самый пароход, на котором мы возвращались с праздничного концерта. Это событие отозвалось в каждом юном сердце.