– Наверное, скоро обед, – сказала я, с трудом выпрямляясь и держась за поясницу. Через открытый люк в трюм проникал розовый свет заката.

– Возможно, время обеда уже прошло, – заметила Би. – Летом здесь темнеет довольно поздно.

– Что же ты молчала! – возмутилась я и, не дожидаясь ответа, бросилась к трапу и стала торопливо подниматься по ступенькам на палубу. Би последовала за мной.

Пока мы работали в трюме, Каш и Ротгут подготовили все необходимое для торжества. На палубе был накрыт стол, а на нем расставлены едва ли не все деликатесы, которые мог предложить Нью-Йорк: цыплята с рисом в остром соусе, свинина с клецками в пенопластовых формочках, картонная коробка с надписью «Пицца ди Фара», сандвичи с бастурмой толщиной с хороший словарь, сочный чизкейк, украшенный темно-красными глянцевыми ягодами клубники.

Кашмир широко раскинул руки и с улыбкой произнес:

– С днем рождения! Точнее, за тот день, когда вы были похищены.

– Хорошо, что мы тебя украли, – добавил Ротгут и приветственным жестом поднял зажатую в костлявом кулаке банку светлого бруклинского пива.

Оглядевшись, я поняла, что на палубе нас только четверо, и обиженно вздернула подбородок. Кашмир похлопал ладонью по сиденью стула, стоявшего рядом с ним и повернутого спинкой к двери капитанской каюты. Мы принялись за праздничный обед, поглядывая на огни Манхэттена, отражавшиеся в воде. Отец, наверное, перебиравший в каюте карты, так к нам и не вышел.

ПОСЛЕ ПРАЗДНИЧНОГО ОБЕДА Я, ЧУВСТВУЯ НА СЕБЕ ВЗГЛЯД БИ, положила на чистую тарелку побольше еды и постучала в дверь капитанской каюты. Слэйт не отозвался, но, поскольку дверь была не заперта, я открыла ее и вошла.

В каюте было душно и горел приглушенный свет – отец накрыл лампы кусками ткани. От выстроившихся вдоль стен каюты полок, на которых громоздились карты, исходил специфический запах старой бумаги. Слэйт жадно копил карты и хранил их, словно дракон свое сокровище. Каких только карт здесь не было: из бумаги и пергамента, из хлопковой ткани и шелка, из шкуры кенгуру и акульей кожи. Здесь можно было увидеть карты, оттиснутые на медных листах, нарисованные на погребальных урнах. В том числе имелась одна, нацарапанная на шляпке высушенного гриба. У отца была даже изготовленная в 1906 году карта Роберта Пири, с изображением Крокерланда – материка, в существовании которого человечество было уверено почти семь лет. Затем данную теорию признали ошибочной, и после 1914 года Крокерланд больше не появлялся ни на одной карте.

Чувствуя, что мне не хватает свежего воздуха, я пересекла каюту, споткнувшись о стопку книг на полу, и открыла иллюминатор. В каюту ворвался свежий ветер. От его дуновения заколебались черные занавески, за которыми скрывалась койка. На ней я увидела спящего капитана. На его груди, словно бумажное одеяло, лежала карта. Я крепко стиснула кулаки, чтобы сдержать желание, подкравшись, завладеть ею.

Справившись с собой, я шагнула к чертежному столу, на котором лежала карта 1981 года, придавленная сверху чашками с остатками кофе. Сняв с абажура лампы накрывавший его кусок ткани, я склонилась над столом, вглядываясь в очертания береговой линии. Картограф весьма подробно, во всех деталях изобразил окрестности Нью-Йорка, раскрасив районы прилегающей к городу местности в разные цвета. Я не увидела никаких внешних признаков того, что карта может не сработать.

Вздохнув, я скатала ее в трубку и засунула в сундук, набитый картами, не оправдавшими надежд. Именно в этом сундуке лежали остальные карты Гавайских островов 1868 года. В любом случае у меня не было оснований беспокоиться по поводу того, что наше новое приобретение, купленное на аукционе, может чем-то отличаться от предыдущих. Ни малейших.