Чтобы отвлечься, я снова полезла в папку, но там не было ничего интересного, кроме документов, полисов, старых удостоверений. Наверху лежал блокнот-еженедельник в желтой кожаной обложке, довольно потрепанный. Я перелистала его и убедилась, что мама пользовалась им последние лет пять, но редко, не чаще раза в месяц, заполняла разлинованные листы своим бисерным почерком без наклона. В основном какие-то выписки, например десять способов использовать перекись водорода. Фамилии с адресами. Короткие впечатления от прочитанных и чем-то зацепивших ее книг. Краткие описания тех дней, которые маме, наверно, показались очень счастливыми, например, как мы целый день посвятили рыбам, были сперва в океанариуме, а потом в дельфинарии и закончили программу в рыбном ресторанчике «Песнь моряка» на Итальянской. А я уже и забыла этот день четыре года назад… вот вспомнила, и слезы потекли сплошным потоком.
Я все же долистала блокнот до последних заполненных страниц, держа его подальше от глаз, и увидела последнюю запись, сделанную, видимо, в самый разгар моей болезни. Даже почерк тут был не такой четкий, мама наверняка писала очень усталой и огорченной.
Дана болеет тяжело, врач был повторно и сказал, что течение болезни какое-то нетипичное. Дергаюсь, а не связано ли это как-то с тем, что восемнадцать ей исполнится всего через три месяца? Посоветоваться не с кем, хотя телефоны тех людей сохранились. Какие же мы наивные были тогда! Конечно, все давно сменили номера, как и я. Но очень хотелось бы знать, как у них сложилось. И страшно, вдруг там не получилось? Ерунда, конечно, паранойя, но куда деваться от мыслей. Скорее бы конец года, чтобы все закончилось, и тогда можно будет отдохнуть наконец…
Слезы иссякли, я обмерла с открытым ртом, стараясь осознать только что прочитанное. Что могли значить эти строки? Впервые у меня в голове вдруг разом сложилась версия, вместившая все странности, связанные с матерью и мной. А что, если у меня какое-то врожденное заболевание, которое проявляется до восемнадцати лет? А потом, получается, можно не волноваться, раз мама ждала конца года, то есть первого января, то есть моего дня рождения. А Кныш и Конрад – фамилии ребят, больных тем же, и мама боялась, что я встречусь с ними и они мне что-то расскажут, напугают… мама ведь знает, какая я мнительная. Поэтому даже перестала общаться с родителями тех ребят, хоть и хранила их телефоны.
А вдруг по ночам со мной случаются какие-то приступы, характерные для этого заболевания? Потому мама и удерживала меня дома, хранила от чужих глаз. Хотя странно, если и были какие-то приступы, они никогда на мне не отражались, не помню, чтобы я просыпалась особо разбитой. Но вот Кимка увидела меня в таком состоянии и так испугалась, что теперь даже по телефону общаться не желает.
Меня трясло от возбуждения и страха. Несколько раз я хваталась за телефон, потом вспоминала, что звонить мне некому и посоветоваться не с кем. Лихорадочно листала ежедневник, но ничего в таком роде мне на глаза не попалось, вот только имя, втиснутое внизу одной страницы, – Женя – и телефон рядом с ним. Судя по тому, что мое отчество Евгеньевна, это вполне могли быть координаты моего отца. Я схватила свой мобильник и набрала номер раньше, чем дала себе время подумать.
Сначала долго шел сигнал, потом сильно запыхавшийся веселый голос ответил:
– Да, кто это?
Я молчала, думая о том, что не помню голоса своего отца, мы ведь десять лет не разговаривали. А он мой голос и не узнает, если не представиться.
– Говорите, – напомнил голос, и я решилась: