Действительно, странно… Я не произнесла этого вслух. Мне все еще хотелось попробовать прожить жизнь, никого не обижая. Но в этот момент мы оба уже понимали – все странным образом изменилось сегодня, независимо ни от моей воли, ни от воли его жены.
– Она выбрала тебя потому, что почувствовала: этот парень невероятно порядочен, он никогда не бросит в беде близкого человека, какие бы фантазии ни пришли ему в голову.
Это был своего рода сеанс гипноза. Если бы мы оба не были немного пьяны, возможно, внушение и не подействовало, но сейчас Дима слушал меня как завороженный.
– Я ведь никогда не говорила, что хочу за тебя замуж. Откуда тебе было знать, что у меня на уме? Напрасно мужчины воображают, что каждой женщине не терпится выскочить замуж. Мы оба прожили несколько прекрасных недель, но даже девять с половиной и те кончаются… Только не пытайся начать отсчет снова, ладно?
Только на пороге он встрепенулся и спросил, с подозрением заглянув мне в глаза:
– Это из-за него, да? Я ведь сразу понял… Между вами будто электрические волны все время пробегали.
Из комнаты донесся смех Лэрис (как обычно – взахлеб!), и я рванулась туда, почти непроизвольно вытолкнув Диму дверью. Она захлопнулась так легко, словно ее подхватило течение жизни, унеся от меня и Диму, и его неведомую жену, которую он все еще любил и с наслаждением мучил. Все-таки странная это специальность – хирург…
Принцесса всегда считалась моей кошкой. Мне не удавалось даже уснуть, пока ноги не придавит тяжелое в сонной расслабленности маленькое тело. Но год назад она внезапно ушла к маме и с этого момента спала только с ней.
Говорят, кошки чуют болезнь и пытаются лечить необъяснимыми токами своего организма. Но Цеска была кошкой мелкой породы. Опухоль оказалась ей не под силу.
Я проснулась с ощущением радостного спокойствия – Лэрис рядом. Но мое маленькое солнце тотчас покрылось пятнами: все перипетии последних дней не замедлили напомнить о себе. Повернувшись на бок, я некоторое время смотрела на обмякшее во сне лицо, и горестный стон умирающей радости звучал во мне все сильнее: о, Лэрис…
По-настоящему мы с ней никогда не дружили. Подруг у нее было слишком много, а я не хотела быть лишь одной из… Но, как я ни сопротивлялась, все же попала под лучезарное воздействие ее жизнелюбия, которого не омрачила даже гибель моего брата.
Задержав ладонь в сантиметре от голого плеча, я кожей ощутила исходящее от Лэрис тепло. Она не улыбалась и не причмокивала во сне, и все же ее вид вызывал умиление, легонько вытесняющее обиду. Стараясь не задеть Лэрис, я выбралась из постели и, наспех одевшись, вышла из дома. Я должна была увидеть маму прежде, чем какое-либо решение перевесит чашу весов. Хотя она почти не говорила со мной, я надеялась прочесть подсказку в ее угасающих глазах, но, войдя в палату, нашла маму спящей.
Когда врачи отказались оперировать, мама недрогнувшим голосом попросила не остригать в таком случае волосы, так украшавшие ее. Это желание умереть красивой показалось мне проявлением слабости, и я испытала неловкость за человека, которым привыкла гордиться. И все же так и не осмелилась намекнуть, что истончившиеся черные пряди, разметавшиеся по больничной наволочке, уже не красили ее. Они умерли и ждали, когда мама последует за ними.
Единственно живыми казались крошечные сережки, поблескивающие в пухлых мочках ушей. Раньше мама носила длинные серьги, доставшиеся от бабушки, но несколько лет назад Андрей подарил ей эти, с фианитом, вместо бриллианта. Каждое лето он разносил телеграммы, стараясь заработать побольше, и однажды я вызвалась ему помочь. Но мне достались такие немыслимые адреса, что я попросту закопала бланки в одном укромном месте. Конечно, предварительно прочитала их все и убедилась, что ничего особенного там не было. Я со смехом призналась в этом брату, но он не рассмеялся, а пришел в ярость, обругал меня и потащил откапывать телеграммы. До темноты мы разносили их по адресам, и всюду нас облаивали цепные собаки.