Домой я вошла уже готовой к бою и с порога громко позвала Глеба. Но вместо него появилась Лэрис, весь вид которой говорил о том, что она готова к бою не меньше меня.

– Чего ты? – неласково спросила она, теребя прядь отросших волос. – Забыла что-то?

– Позови Глеба.

– Зачем?

– Позови. Сейчас я докажу, что вся ваша затея никуда не годится.

– Тебе придется подождать, – Лэрис ничуть не встревожилась. – Недолго, буквально пару минут.

– А чем он так занят?

Не моргнув глазом Лэрис пояснила:

– Его тошнит. Он там корчится над унитазом. Если хочешь, иди к нему.

– Нет уж, спасибо. Это после вчерашнего?

– После сегодняшнего. Что ты наговорила ему? Он и так перебрал вчера, сегодня нельзя было добавлять, а после разговора с тобой он как взбесился. Теперь вот, пожалуйста!

– Ничего я ему не говорила, не сваливай на меня. Давно он этим занимается?

– Курит травку? Еще с армии. Там многие начинают.

– Какая же на Севере травка?

Лэрис наставительно произнесла:

– Травка есть везде.

Прижав палец к губам, она прислушалась и сочувственно вздохнула:

– Ишь, как выворачивает… Подожди-ка…

Она поспешно скрылась в нашем совмещенном санузле и что-то тихо сказала Глебу. Мне были видны только его босые и выразительные, как у рембрандтовского блудного сына, ступни.

Когда же Глеб, наконец, появился, на него было жалко смотреть. На бледном мокром лице по-стариковски выделялись набрякшие под глазами, покрасневшие мешки, а лоб был исполосован болезненными морщинами.

– Ты меня звала?

– Можешь подойти поближе?

Прежде чем сделать несколько шагов, Глеб скривился и прикрыл рукой рот. Он должен был бы вызвать омерзение, но его непроизвольное движение вдруг отозвалось ощущением физической неловкости, и я впервые испытала к нему подобие жалости.

– Ну и что? – спросила Лэрис, наблюдая за нами, и я услышала долгожданную тревогу в ее голосе.

– Посмотри мне в глаза.

– Может, мне еще упасть на колени?

– Вот! Я так и знала! У него же карие глаза. Как у Алешки… А у Андрея, если помнишь, были синие. Мама еще говорила, что синеглазый брюнет – это неотразимо.

– На мой взгляд, кареглазый блондин не хуже, – тотчас заспорила Лэрис. – Я же перекрасила его… Но ты права, конечно, глаза у него откровенно карие. Думаешь, я этого не заметила? Да ты меня просто недооцениваешь!

Ее переполняло ликование, причину которого я не очень понимала. Ласково обняв Глеба, она выпроводила его в комнату и уговорила лечь. Вернувшись ко мне, Лэрис возбужденно зашептала:

– Еще в Москве мы запаслись косметическими линзами, они у Глеба в футляре с жидкостью, можешь проверить.

– Ты прекрасно знаешь, что я не стану проверять.

– Знаю, – согласилась Лэрис. – Но главное, чтоб ты не волновалась. В любой момент он может стать безупречно синеглазым! Ну что? Еще вопросы будут?

Сквозь ее растрепанные волосы алмазно блестело замерзшее окно кухни. Я даже не заметила, когда к нам вернулось солнце.

Лэрис вдруг вытянула руку и ухватила мочку моего уха. Я едва не отшатнулась. Я уже забыла эту ее привычку теребить во время разговора ухо собеседника. Пальцы у нее были крупными и мягкими, согревающими кожу.

– Знаешь, Ташенька, что я тебе скажу, – вкрадчиво продолжала она. – Ты просто боишься свернуть с проторенной колеи, вот и стараешься найти, за что бы зацепиться? Ты сама внушила себе, что шаг вправо, шаг влево – расстрел. Никто не говорил тебе этого. Ты даже побоялась оторваться от матери и уехать учиться.

– Тогда погиб Андрей, я просто не могла оставить маму!

– Ну, не совсем тогда… Да и не случись ничего, ты бы все равно осталась здесь. Ты просто прикрыла его смертью свою патологическую трусость. Все за тебя всегда решала мама: ты и книжки ее читала, и говорила ее словами, наверное, даже думала ее мыслями, а себя самой ты всегда боялась. Почему, Наташа? Что в тебе такого страшного? Ты куда? Я ведь с тобой разговариваю!