Иногда, когда засиживаюсь в библиотеке, ночую у дяди Бори. Сплю в самой большой, огромной комнате на зеленом диване. Дядя Боря с приятно округлым брюшком и мудрым взглядом карих глаз на добром бородатом лице и симпатичная, с интеллигентным лицом жена его Лидия Федоровна очень ко мне добры, сказали, что могу бывать у них сколько хочу и когда хочу. У них столько прекрасных книг! Такой вид из окон с десятого этажа: зеленые перелески, низкие домики и много подъемных кранов.
Но больше всего мне нравятся у них туалет, ванная и холодильник. От этих трех вещей всегда испытываю наслаждение, особенно от холодильника. Там всегда есть докторская колбаса! И Дядя Боря с Лидией Федоровной говорят мне, чтобы я не стеснялась и эту бы колбасу ела сколько хочу. Знали бы они, сколько я могла ее поглотить! Всю бы, без остатка! Поэтому держу себя в узде относительно колбасы и стараюсь больше пить чаю просто с хлебом…
Готовлюсь к эксперименту и знакомлюсь с ведущим витаминологом страны Букиным
В экспериментальном хозяйстве ВИЖа «Клёново-Чегодаево» пытаюсь договориться насчет опыта: нужно будет около сотни поросят-отъемышей и, главное, место, куда свиней подопытных расположить. С местами, предупредили меня, осенью плохо, потому что свинарники, в которых зимуют, переполнены, там поросят по группам не поставишь, а деревянные – летние времянки, в них зимой замерзнут. Все равно пошла к директору Барбашову. Бывший морячок, но уже в годах, с брюшком, с нагловато-умным взглядом небольших темных глаз на круглом котином лице. Говорят, очень способный организатор, окончил на скорую руку сельскохозяйственный институт (по сильно сокращенной, партийной программе) и уже известность приобрел на весь Союз: выращивает дешевую свинину в недорогих летних постройках-мониторах. Сам Хрущев то ли приезжал, то ли к себе вызывал…
В Клёново из Дубровиц служебный автобус ходит. Первым рейсом, в шесть сорок пять утра, на нём ездят Лена Рядчикова, сотрудники ВИЖа и аспиранты, которые опыты ведут в этом хозяйстве. А в двенадцать дня, вторым рейсом, возвращаются сильно пропахшие свинарником или скотными «опытники». А есть еще и третий рейс, в четыре часа дня.
Я поехала первым рейсом и в числе двух уважаемых сотрудников испрашивала разрешение Барбашова начать опыт на поросятах. Барбашов отказал всем. Сотрудники спокойненько подосвиданькались с директором до весны, а я осталась еще сидеть в кабинете. Сижу молча, пока не сказал:
– А ты чего высиживаешь, не поняла что ли меня?
– А я не могу ждать до лета: осталось мало времени. Поэтому приеду еще просить.
– Приезжай, проси, – повел он широкими ожиревшими плечами, – только ведь места нет. Из мониторов деревянных к декабрю всех угонят в зимние свинарники, где нет условий для ваших опытов. А в мониторах, как большой мороз грянет, так и замерзнет всё.
– А как же у нас на целине в арочниках не мерзло? – спросила я, стараясь держаться как можно наглее.
– А ты что, на целине что ль была?
– Ага! Зоотехником. Потом директором. (Не стала уточнять, каким, сколькими людьми командовала). – Эти бы мониторы соломенными тюками обложить, если солома есть, – говорю.
– Найдем солому. Обложим. Попробуем, – вдруг согласился Барбашов и милостиво разрешил сходить на мониторы, посмотреть поросят, мол, еще там какие-то есть.
Поросята мне понравились, здоровенькие, спинки лоснятся. И матки тоже спокойные, в доброй кондиции и со здоровыми сосцами, на которых бело-розовыми колбасками повисли их дети-хрюшата. По десять-двенадцать поросяток под каждой маткой. А мониторы – щелястые, с раздолбанными сплошь полами, приземистые деревянные развалюхи. Я приуныла: удастся ли всё сделать как надо?