Дубчек тогда граждан успокоил: «…Все наши друзья нам желают успехов в демократизации, удачи в наших начинаниях». И еще сказал, что ЧССР и СССР остаются друзьями, хотя посетовал, что «…удивительно мало информации о развитии демократизации в Чехословакии дают своим гражданам в СССР».

Поросята уже большие. Скоро можно сдавать. Вместе со своей новой лаборанткой, девятнадцатилетней, по-девчоночьи красивой Тамарой Куцепаловой взвешиваем их.

Муж ее, Куцый, как все его называют, намного старше Тамары. Он тракторист, тоже и дома «вкалывает». С утра, перед работой, несется с полными ведерками в сарай к хрюшам. Потом за картошкой в погреб, за молоком бежит… «Тамарку балует муж», – завистливо говорят изжиленные работой свинарочки, – всё в дом старается, как хорек, а она с работы, будто краля какая, порожняком идет, в пальтеце, без халата…» А тут у них уж так принято: работаешь на ферме – можешь взять, унести. Для этого у каждой пошит специальный узкий, но длинный мешок с веревками. «Парашют» называют его. Окручивают им себя в поясе. Зимой – поверх зимней одежи, под серый халат, который надевают всегда сверху. Однако холод с «парашюта», набитого промерзшим комбикормом, даже сквозь ватники гложет спину. После в пояснице отдает. Знают об этом все. Бригадирши замечания делают, если видят: бока выпирают, как у жабы раздутой. Предупреждают, чтобы контору обходили. Однако «жить надо»! Им, начальникам, развозят машиной. Тоже втихаря, потому что выписывать комбикорма нельзя. Они только для совхозного поголовья. А в сараюшках сколько хрюкает, об этом никто не знает.

Живут они на втором этаже нового кирпичного трехэтажного дома. Таких домов уже два в Клёнове и строят еще. Уже переселили из квартир, вернее комнат, которые в здании старой церкви были, и из нескольких бараков, которые вместе с клопами сровняли с землей бульдозером. Единственное неудобство жизни в новых домах – далеко бегать в сараи. Их настроили метров за сто, а идти через шоссейку, по которой автобус ходит. Летом ничего, а зимой, впотьмах, да с ведерками теплого поросячьего пойла, так ой. А лестницы в подъезде узкие, темнотища, друг дружку сбить можно. Тамара всё это изобразила, как ее Куцый поутру, в подштанниках еще, в сарай мчится, что я от смеху надрывалась. Она вообще мастерица изображать. Дома у нее бабушка старая, мать мужа и дочка годовалая. Пришли – дочка спит, а так она у нее «разбойница», хвастается Тамара. За чайком поведала всю свою жизнь. Родилась на Камчатке. Родители туда уехали заработать. Да там и умерли. Сперва отец, Тамара маленькой была еще, а потом и мать. У матери страшные головные боли, сознание теряла. Приехала родня, повезли в Москву на операцию. Оказывается, рак в самой черепушке. Тогда же и ее, Тамару, привезли в Москву. Семнадцати годочков не было. Через каких-то своих, родню четвероюродную, познакомили с Куцепаловым, которому уж за тридцать было, и скорей-скорей свадьбу сыграли. Пристроили… И сразу же беременность. А уж после родов было еще два аборта… Школу она вспоминает: училась хорошо, по математике особенно. В кружке занималась драматическом, в хоре пела, плясать любила. А сейчас… «Но ведь ты совсем еще молодая! – говорю. – Доучиться надо, десятый закончить, в институт поступить…» – «Вот чуток подрастет моя Алена, вот тогда!» – весело согласилась Тамара. И вообще, о своей жизни-трагедии рассказывала она без малейшего поползновения вызвать жалость, а наоборот, с какой-то даже веселостью. «Померла маманя – сплошная гульба пошла: сороковины, свадьба…» Муж на руках носил (хоть и замухрышистый сам). И сейчас любит. Да только уж больно скучно с ним. Не пошутит. К тому ж ревнует.