Мы сели отужинать. Я ел так, как никогда в жизни. Видимо, это сказывалось пятидневное голодание, пока я общался с Иешуа, хотя по ощущению наш диалог длился не дольше тридцати минут. Но, даже набив желудок, я чувствовал голод, который никак не отпускал меня. Времени на отдых было все меньше и меньше, и я, поднявшись на второй этаж, завалился на кровать прямо в одежде и закрыл глаза, погрузившись в сладкий сон. И сразу же в том темном пространстве, что было перед моим закрытым взором, возник его образ, образ Иешуа. Я то и дело открывал глаза, пытаясь избавиться от видения, но, закрывая, вновь видел его и, отчаявшись и устав бороться, решил уснуть так. Я засыпал с таким вкусным предвкушением чего-то грандиозного и прекрасного, уходил в сон с пролетающими образами моего великого будущего.

Я проваливался в образы сна, что были живее реальности. Вот я личный гвардеец у Понтия, где отличное жалованье и много привилегий, а вот я уже трибун в Риме, вот моя жена, вот дети, я своими добрыми делами славлю Рим и свой род, а вот и славная богатая старость и…

Слезы закончились, как мне показалось, довольно быстро, и я, подняв голову, увидел человека, сидящего в конце длинного зала. Я вновь Клеменс! «Ёшкин-матрёшкин», – сказал я по-русски коряво и с акцентом, будто заправский баварец.

Я ГДЕ-ТО ЭТО УЖЕ ВИДЕЛ. Дежавю.

Я оказался вновь в храме Митры и вновь увидел этого Иешуа в конце храма. Не сдержавшись, побежал к нему с окриком «Какого лешего ты делаешь со мной?!» – и услышал довольный, но тихий и спокойный голос:

– Присаживайся, Клеменс. Нам о многом еще нужно поговорить, – произнес он с улыбкой на лице.

– Это что было? Сон? Что ты вообще творишь? Что за издевательства? – возмущенно восклицал я, как маленький мальчик, которого незаслуженно наказали.

– Это все игры разума, Клеменс, это вероятность твоей судьбы, твоего будущего, куда я могу тебя направить, если ты будешь верить и доверять мне. Как видишь, я кое-что могу, но мне, как никогда, нужна твоя помощь! Этот мир в небывалой опасности. В такой опасности, как никогда ранее, ни в одной из эпох, мне известных, где цена ошибки – это все земное человечество. И именно поэтому ты и начал вспоминать свое будущее воплощение.

– Какой мир в опасности? Ты о чем, а? Где реальная реальность, я уже совсем запутался?!

– Я тебе показал твое будущее здесь, могу показать твое будущее и будущее всего мира там, в двадцать первом веке!

– Ну уж не…

И, не успев договорить, увидел, как он, подскочив ко мне, положил руки на мою голову, и я провалился в какую-то темную бескрайнюю бездну, словно выброшенный из тела комок сознания.

– Эээ-ей, Ко-о-остя, Костя, как ты? Костя-я-я! – тормошил меня Сережа будто из очень далекого пространства комнаты.

Я же, словно вынырнув из-под толщи воды и задыхаясь, начал очень жадно дышать, вдох за вдохом приходя в себя. Легкие обжигал кислород, состояние было похоже на возвращение после долгого общего наркоза, когда тело еще не слушается, но сознание проясняется, хотя и очень медленно.

Сережа быстрым движением усадил меня ровно и начал растирать место солнечного сплетения и мочки ушей, чтобы вернуть меня к жизни, и, надо сказать, у него это получилось довольно хорошо – я быстро приходил в себя.

– Сереж, сколько меня не было? Сережа, я, по-моему, влип. Или у меня потекла крыша, или это невероятная реальность и эврика…

– Костя, что случилось? Я не успел ничего толком сделать, как ты где-то секунд через тридцать захрипел и начал задыхаться, и вот мы уже с тобой говорим.

– Там у меня прошло часов восемь!!!