– Боюсь, ты переоцениваешь мои вдохновительные возможности, – покачала я головой. – Как бы у тебя и вовсе потом не появилось желание отсюда сбежать, сверкая голыми пятками.

– Может, это ты недооцениваешь свои возможности? – вернул мне фразу Денис, доставая чашку из верхнего шкафа и наливая в нее кипяток, а затем бросая чайный пакетик. – Вот кто в нормальном обществе сейчас пьет чай из пакетиков, Настя? У тебя что, чайника нет для чая?

– Ну а с чего ты взял, что ты попал в нормальное общество? – иронично вскинула я бровь.

Мне все нравилось в этом парне – и то, как он двигается, и его фигура, и завитки волос у шеи сзади, которые так и хотелось потрогать пальцами. Внутри словно все вибрировало от удовольствия, что он просто рядом, вот так вот со мной, и я ощущала себя пятнадцатилетней девочкой, у которой внезапно в гостях оказался ее кумир.

Мужчина двигался по кухне, что-то говоря, а я следила за его губами, что изгибались в разговоре, и мысленно проваливалась в свою книгу, уже представляя, как буду описывать Лернийского.

« – Господин, а что, если мы отошлем эту девственницу кому-то другому? – опасливо поинтересовался дворецкий Герберт, тщательно прикрывая за собой дверь и прислушиваясь к звукам за ней.

Герцог Максимус Лернийский сидел в кресле у камина, поставив правую руку на подлокотник и уронив на нее голову. Лицо его было мрачным, брови сошлись к переносице, и весь вид выражал крайнюю степень раздражения. Герберту даже показалось, что на висках господина проступила серебристая чешуя. Очень плохо, очень!

– Куда? – прорычал в ответ Максимус. – Ты представляешь, что будет, если я кому-то этот … «подарочек» отправлю? Мне нужна была чистая девушка, невинная, помощница в моих делах, а не это вот… чудовище! Она хоть отмылась? – с надеждой поднял он голову и, получив едва заметное отрицание, ударил по подлокотнику кулаком так, что кресло жалобно треснуло, а дворецкий громко сглотнул слюну. – Так помойте ее! Если надо – силой! От нее воняет так, что кажется, будто моя одежда насквозь пропиталась этим… Тьфу!

– Она… Не хочет, сэр! – сдавленно пробормотал Герберт, избегая смотреть в глаза герцогу. – Сказала, что ни разу… ни разу не мылась в подобных лоханях, и не… – он снова сглотнул слюну, – и не будет этого делать сейчас. Якобы, это портит цвет лица, сэр!

– Что портит? – брови Лернийского поползли вверх. – Она свое лицо вообще видела в зеркало?

– Подозреваю, что нет, – дворецкий мотнул головой. – Девушка совершенно дикая. Я успел расспросить старосту, тот сказал, что она всю жизнь прожила на конюшне, ее кузнец приютил, но в дом не пустил, опасаясь слухов. В общем, совершенно несчастная жизнь, сэр! Я… Мне кажется, ей очень нелегко пришлось, этой девушке. И сейчас ей страшно. Она думает… Думает, что вы ее… сожрете! – последнее слово Герберт произнес шепотом, втягивая голову в плечи.

– Это она мне уже озвучила, – мрачно кивнул Максимус, брезгливо передернувшись. – У меня один вопрос – неужели во всей деревне не нашлось ни одной девственницы? Неужели все они там так распутны, что других днем с огнем не сыскать? И почему именно эта деревня, Герберт? Сколько их вообще в моих угодьях? Ты во все гонцов разослал? Давай просто вернем ее старосте, пока тот не успел далеко уехать?

– Да вы что? – истерически хихикнул дворецкий. – Едва мы приняли эту… девственницу, как деревенские тут же умчались, сверкая пятками. Похоже, она их тоже достала.

В этот самый момент раздался истошный крик, потом еще один, затем визг и следом нечеловеческий вой.

Переглянувшись, дворецкий и его господин, не сговариваясь, рванули к двери, едва не столкнувшись у выхода, и затем замерли у подножия широкой лестницы, устеленной ковровой дорожкой.