Янка бегала по квартире в одном нижнем белье, нарезая круги от ванны к спальне. Когда Сашка, заходя в комнату с балкона, попытался ее поймать и прижать к себе, она вырвалась, раздражённо бросив:

— Саш, не мешай хотя бы. У меня чулки порвались, мне уже одетой быть пора, а я тут ищу из старых…

— Чулки? Дорогая, ты не перепутала? Вообще-то у вас музыкальный вечер!

Янка остановилась в дверях, недоуменно посмотрев на мужа.

— Саш, ты что — ревнуешь? Я же тебя несколько раз спросила. И сейчас говорю, поедем вместе.

— Яна, ну я же без смокинга, забыла? — ехидство, вот гадство, сочится в каждом слове.

— Саша, да мне все равно, хоть в джинсах. Я о тебе беспокоилась, потому так и сказала. Это ведь ты стесняешься сам себя!

— Не говори ерунды, Ян! И я не поеду, мне нечего там делать! Думаю, ты уже большая девочка, чтобы суметь постоять сама за себя!

Яна поджала губу, но ничего не сказала и, закрыв за собой дверь, скрылась в комнате.

Ну нет, так нет. О чем еще говорить! Видимо, ей очень хочется пощекотать себе нервы. Пусть едет...

*************

Щемящая душу тоска и, одновременно с ней, какая-то безликая опустошенность — беспричинно, казалось, поселились где-то внутри. Не дышалось, не думалось ни о чем. Автобус постепенно набирал скорость, петлял по улочкам, убаюкивал равномерным покачиванием.

Два часа езды до родного города. Сколько чувств вдруг растревожила эта поездка, воскрешая воспоминания, слившиеся, как и пейзаж за окном, в сплошную линию из беспорядочно разбросанных кадров какого-то нелепого кино.

Вот стела на выезде из города. Рабочие старательно красят ее синей краской, так напоминающей Яне ненавистные больничные стены. Две сваренные вместе металлические трубы, а посередине — ажурная ковка, на ней — неровно вырезанные буквы названия этого небольшого городка.

Яна прекрасно помнила свои ощущения, когда впервые они приехали сюда с Сашкой. И как она смотрела на эту диковинную архитектурную пошлость — с безразличием. Стояла глубокая осенняя ночь. Город встречал ее тусклыми огнями, пугая своей провинциальной отрешенностью...

Сашка каждый раз, как только возвращается с рабочей вахты, фотографирует на телефон эти корявые буковки на стеле и присылает в сообщении: "Вот, я уже еду, близко..."

Ритуал, от которого в первые месяцы сбивалось дыхание — её милый Сашка, скоро приедет, обнимет — теперь стал обыденным и каким-то нелепым, что ли. Семь лет... Кажется, что они для друг друга стали больше родными, но не до конца близкими...

— Покажите, пожалуйста, еще раз ваши документы. Я, кажется, перепутала номера мест в ведомости…

— Что? — Яна недоуменно всматривалась в тусклом освещении автобуса в лицо худощавой женщины - кондуктора. Помотала головой, стараясь стряхнуть сонное состояние. — Простите, я вас не поняла.

Рыжеволосая, порядком уставшая от бесконечной езды, кондуктор терпеливо повторила:

— Я отмечаю кто из пассажиров на каком месте сидит. В ведомости. Паспорт. Нужен ваш паспорт.

Яна смотрела на ее потрескавшиеся иссохшие губы, с трудом улавливая смысл. Потянулась к сумочке, достала документ, протянула его женщине и уже через минуту снова бездумно сунула его обратно и отвернулась к окну, погружаясь в свои мысли.

Это все дорога. Это она навевает разъедающее душу настроение и апатию. Ведь Яна — она не такая. Она — борец, она всегда справлялась. Со всем. С этим бесконечным потоком вывалившихся на нее бытовых проблем, с этой безысходной тоской от творческого голода, с этой невыносимой болью, когда... Когда в очередной раз приходили месячные. И даже когда этот врач, на которого она смотрела сквозь пелену слез, говорил, что нужно ехать в операционную…