– Не надо. Переживу. А ты – уйди, мама, – сказала дочь.

– Так ведь… А вдруг выкидыш?

– Я сказала, уйди! Позвоню, если что, – ответила маме Наталья.

Конечно, ни о чем таком Маша не помнила. Но мама все-таки однажды проговорилась:

– Я один раз понервничала сильно, а ты такого гопака в животе моем сплясала! Ой-ой!

– А почему?

– Потому, что маленькие детки все слышат и все понимают. И если их мама плачет, то и они начинают переживать, как там их мамочка, не случилось ли чего?

– А что я там делала, когда не плясала гопака? – Машка настроилась на исследование важной проблемы, которая ее уже весьма интересовала.

– Ой, – махнула Наталья рукой, – честно говоря, ты редко, когда оставляла меня в покое. Вот какая зуда сейчас, такая зуда и тогда была!

Мать поспешила на кухню, потому что знала: из дочки сейчас посыпятся вопросики… А до восьмого класса еще очень далеко.

Маша оттопыривала верхнюю губу козырьком и вдумчиво ковырялась в носу. Ей было многое непонятно. Она, конечно, не дура уже, и понимала, как рождаются младенцы. "В мире животных" сто раз это показывали. И особенно жалко было несчастных жирафят, которые падали с огромной высоты. Интересовало ее другое: чем дети питаются там, в теплом материнском животе? Кто их кормит? Там ведь и в помине нет тети Светы в белом поварском колпаке. И как они сосут молоко? Или они что, вообще ничего не едят? Бедные дети всей земли. Как же это их угораздило…

А еще у Маши недавно зародилась идея-фикс: найти фотографию геройского папы. Все вокруг говорили, что она – вылитый отец. И мама – тоже часто, оглаживая теплыми, сильными ладонями худенькое личико дочки, это говорила. И противная бабка, когда злилась, это говорила.

Значит, папа Машин был так себе дяденька: с щелью между зубов, носиком валенком и малюсенькими глазками. Маша злилась на мать. Что за женщина! Не могла себе чего-нибудь покрасивше выбрать! А теперь все – кирдык! Ходи на старости лет и любуйся такой бракованной дочерью. Маша пыталась залепить ненавистную щель газетной бумагой и долго кривлялась перед зеркалом, воображая себя Софией Ротару.

– Черво-о-ну руту не шукай вечерами-и-и, – пела она. Бумажка предательски слетала с зубов, и Маша становилась похожей на Аллу Пугачеву.

Она ревела от досады. Алла Пугачева Маше категорически не нравилась.

Алина росла послушной, тихой девочкой. Во-первых, в их квартире шуметь запрещено. Мама страдала мигренями, и любой шорох ей доставлял невыносимые мучения. Она тогда закрывалась в спальне и подолгу не выходила оттуда. Аля давно уже привыкла управляться самостоятельно.

Она умела варить суп из пакетиков и жарить яичницу с колбасой. Или – без колбасы, как повезет. Над ней никто не нависал, когда нужно было сделать уроки. И еще Аля сама стирала свои трусики, колготки и маечки. В кошельке у Али водились деньги, на которые она могла позволить себе сходить в кино, в кафе, в столовую, в магазин канцелярских товаров или «Детский мир». Отец заботился о содержимом маленького кошелечка и никогда не забывал пополнить его.

Иногда мама выздоравливала. Она снимала с себя китайский халат, наряжалась в красивое платье и выходила «в свет». В квартире появлялись разные гости, звенели бокалы и произносились разные тосты. Мама восседала на диване и держала длинными пальчиками мундштук: не для того, чтобы курить. Просто она считала, что мундштук – это изящно. Алина мама обожала все красивое, изящное, изысканное. И сама она была похожа на хрупкую китайскую вазу, наполненную розами на высоких стеблях: изящная, красивая… дорогая.

Отец днями и ночами пропадал на работе. Алина мама очень гордилась тем, что «сама сделала себе мужа из ничего». Она так и говорила своим гостям: