Ждать три месяца он не мог. Ухватился за спасительную идею и тайно записал на магнитофон чудодейственную токкату. Включал для себя дома, использовал лучшую аппаратуру, но вожделенный эффект не наступал. Напрашивался вывод: нужно живое исполнение на том же орга́не.

Юноша в черном перелистнул ноты и отошел. Гомберг доиграл последнюю страницу партитуры, и концерт закончился. Дежурные овации длились недолго. Органист раскланялся, получил букет от администрации и исчез за кулисами.

Сосновский нашел Гарри Гомберга в гримерке.

– Разрешите? Я от Майи Воланской.

– Ах, да! Майя звонила. Заходите. У вас какая-то просьба?

Оба оценили друг друга и признали ровней. Гомберг во фраке с бабочкой и зачесанной назад шевелюрой всем видом подчеркивал свой богемный вид. Сосновский имел все атрибуты успешного бизнесмена: золотой швейцарский хронометр, итальянские туфли и деловой костюм, пошитый на заказ.

Бизнесмен сразу перешел к делу и включил запись токкаты на портативном магнитофоне.

– Сможете исполнить эту вещь?

Гомберг прослушал пару минут и нажал на паузу.

– Ноты у вас есть?

– Только эта запись. – Борис Абрамович объяснил, что хочет ночной концерт в пустом зале для себя.

– Так это запись с ночной тусовки с выпивкой, – пренебрежительно отозвался музыкант. Он знал, что концертный зал иногда сдают в аренду для сомнительных развлечений.

– Сможете исполнить точно так? – настаивал гость.

Гомберг приосанился и изобразил возмущение:

– Я лучший органист страны! На моих выступлениях зал полон, не то что на вашем ночнике. Я исполняю классику, а не какой-то суррогат.

– Я заплачу. Хорошо заплачу, – вкрадчиво пообещал Сосновский.

На вопросительно вздернутую бровь музыканта бизнесмен написал на листке сумму. Гомберг счел нетерпение гостя слабостью и заворчал:

– Я могу, конечно, подобрать ноты, но я очень занят. Даже не знаю, найдется ли время. Время нынче так дорого.

Артист опустил взгляд на золотые часы гостя. Сосновский думал недолго. Он снял часы Rolex и сунул под нос органиста.

– Надеюсь, время найдется.

Гомберг взвесил в руке солидный хронометр, его брови одобрительно поползли вверх.

– Оставьте кассету. Я вам сообщу, когда буду готов.

Борис Абрамович сильно изменился за два года. Он не терпел ждать и научился понукать. Бизнесмен схватил музыканта за полы фрака, дернул на себя и угрожающе зашипел в лицо:

– У тебя два дня! Иначе я обвиню тебя в краже моих часов. Два дня!

Сосновский толкнул музыканта в кресло.

– Два дня, – эхом повторил испуганный органист и закивал: – Послезавтра в полночь я с ассистентом…

– Никаких ассистентов! Ты будешь один! – рявкнул Сосновский.

Гарри выпучил глаза. Бабочка сбилась на его голую шею, белая сорочка выскочила из-под ремня, холеный артист стал выглядеть карикатурно.

Сосновский поморщился:

– И вот еще. К черту фрак! Наденешь черную мантию до пят.

– Мантию? – округлил глаза Гомберг.

– С капюшоном!

– Где я ее возьму?

Ответом была хлопнувшую дверь. Бесцеремонный гость покинул гримерку.

Через два дня около полуночи Борис Абрамович Сосновский вошел в Концертный зал через дверь служебного входа. Его встретил Гарри Гомберг в мантии, позаимствованной у артиста оперетты. Просторная мантия сидела мешком на невысоком органисте и волочилась по полу.

– Ну и задачку вы мне дали, но я справился. Это было не просто, – слащаво затараторил Гомберг, но Сосновский приложил палец к губам, велев молчать, и прошел в зал.

В эту ночь в Концертном зале они были вдвоем: один исполнитель и один слушатель. Сосновский занял привычное кресло в центре зала, Гомберг на скамье за органной кафедрой.

Зазвучала музыка. Сосновский узнал мелодию. Та же токката, которую он слушал здесь впервые и которую потом записал на магнитофон. Он хорошо помнил свои необычные ощущения от тайных концертов и ждал подобный эффект сегодня. Время шло. Гомберг старался. Повторяющаяся лирическая мелодия завершилась мощным финалом. Звуковые волны еще некоторое время дышали в храме музыки, потом рассыпались прахом.