В аэропорту Шереметьево–2 Санат Шуман зарегистрировался на рейс и позвонил жене.

– Лия, в Москве безопасно. Меня никто не узнает, в следующий раз возьму с собой Марка.

– Сын очень просится в Москву, – подтвердила жена.

– Наши корни здесь, его тоже. Мы должны показать Марку Россию.

Жена и муж быстро пришли к согласию, как и во всем, что касалось сына. Они вместе решили, что в семье музыкантов должен вырасти новый музыкант. Помимо уроков музыки Санат с малых лет брал сына на тайные концерты для элиты. Надеялся, что магическое воздействие орга́на положительно повлияет на развитие Марка.

Однако в последнее время сын спрашивал не о музыке, а о братьях Фоглер, о которых спрашивать не полагалось. Щепетильный Андреас Хартман не поощрял близких знакомств и только на рейсах в Москву вынужденно сводил органиста и настройщика вместе. В отеле они не пересекались. Шумана не покидало ощущение, что культурная акция в Москве походит на тайную операцию секретной службы. После сегодняшнего разговора с Хартманом это ощущение лишь усилилось.

Семилетний Марк Шуман несколько раз приезжал в Москву вместе с отцом, но впервые это случилось зимой. Морозным вечером папа и сын шли по заснеженной улице к Концертному залу имени Чайковского. Впереди блеснула накатанная ледяная дорожка. Мальчик разбежался, оттолкнулся, с задорным визгом скользнул по льду, но не удержал равновесия и шлепнулся руками в сугроб. На детском лице сияла радостная улыбка.

Марк попытался слепить снежок. Снег сжимался, скрипел, превращался в рыхлый комок и рассыпался, не долетев до папы. Оба смеялись. Марку нравился мороз и снег, папе – реакция сына на настоящую зиму. Мальчик жадно ловил новые звуки, шагал по утоптанному снегу, давил разбитые сосульки, забегал в отвалы на обочине и прислушивался к шагам прохожих. Сегодня Марк понял, почему в русских сказках пишут про трескучий мороз.

Они прошли мимо сверкающих окон кафе. Марк надвинул шапку на уши, расшатывающая психику рок-музыка карябала слух. Побыстрее бы услышать вдохновляющий голос орга́на.

А вот и Концертный зал. Марк поздоровался с охранником на немецком. Педантичный немец из охраны посольства молча кивнул старшему Шуману и сделал пометку в блокноте о времени прихода. Отец переоделся в гримерке и направился к органной кафедре. Зал был еще пуст. С каждым шагом Марка охватывало волнение, сейчас начнется процесс особой настройки – это так интересно!

Мальчик уже знал, что видимая часть органа, называемая фасадом, не передает и десятой доли его подлинного размера. За фасадом в специальной органной камере расположены тысячи труб различной формы и длины. Диапазон звучания орга́на безразмерен: от инфразвука до ультразвука, от фортиссимо – очень громко, до пианиссимо – очень тихо.

Марк пробрался в недра орга́на – помещение относительно большое, но очень тесное. На трех этажах располагались почти восемь тысяч труб: металлических и деревянных, открытых и закрытых, полых и с язычками. Размер самых больших труб был вчетверо выше мальчика, а диаметр таков, что он мог бы в них поместиться. В самые маленькие трубы он мог просунуть разве что пальчик. Марк прикасался к трубам и представлял, как они звучат на обычном концерте и как будут звучать сегодня.

А вот и настройщик – тот самый Генрих Фоглер, который чуть не проткнул ему горло в Пассау.

Марк навсегда запомнил инструмент настройщика, которым ему угрожали – штиммхорн! С одной стороны острый как пика, с другой – воронкообразный. Пятилетний Марк жутко боялся штиммхорна, не иначе им черти пытают грешников в аду. Но сейчас ему семь, он ходит в школу и хотел бы иметь такую штучку в портфеле для отпугивания задир. Надо будет попросить родителей о необычном подарке. Они поощряют его интерес к музыке, не откажут.