Одна тумбочка была завалена книгами и журналами, а стена у кровати рядом с ней щедро заклеена фотографиями и газетными вырезками. Старик сидел в инвалидной коляске возле другой кровати, ближе к окну. На его тумбочке сиротливо расположилось только одно пожелтевшее фото – то самое, которое взял в доме Пашка. Выглядел Евгений Петрович куда лучше, чем в первую встречу – ушла мёртвенная бледность, и, кажется, он даже немного поправился. Но сидел он один, сгорбившись, и по всей видимости уже долго просто глядя в окно. Загоревшиеся было при виде посетителей глаза тут же погасли. «Не нас он ждал» – подумал Пашка.

– Ну, я вас тут оставлю, – сказала Вера Васильевна и ушла.

В комнате повисла неловкая тишина.

– Здравствуйте, Евгений Петрович! – первой взяла себя в руки Наташа, – вы нас, наверное, не помните. Это мы вас тогда нашли, в Медведихе. Очень рады, что вы идёте на поправку! Мы решили навестить вас, и гостинцы привезли, – Наташа сильно пихнула Пашку в бок, и он начал неловко и суетливо выкладывать на тумбочку продукты – варенье, пирожки, конфеты, сухую колбасу, пряники… Поверхность тумбочки быстро закончилась. Припасы – нет. Мама постаралась… Не зная, что делать с остальным, Пашка просто прислонил сумку к ножке кровати.

Евгений Петрович попытался что-то сказать, но слова плохо подчинялись ему, застревая невнятной кашей из звуков на непослушном теперь языке и губах. Он явно смутился и замолчал.

Наташа торопливо защебетала обо всём подряд – погоде, природе, дороге сюда, виде из окна – перескакивая с темы на тему. Пашка знал, что она всегда много говорит, когда ей неловко. Не любит гнетущие паузы. Её талантов хватило минут на десять, после чего она затихла, ещё сильнее пнула его локтем в бок и прошептала: «Пашка, не молчи, я не знаю, что ещё сказать!».

– Евгений Петрович, – собрался с мыслями Паша, – я понимаю, что вам сейчас непросто. Вы не переживайте, с домом всё в порядке – я там был, когда искал документы. Убрал всё на место, и, кроме меня, туда явно никто не приезжал. А в больнице мне говорили, что и способность ходить, и речь восстановить можно. Главное, что вы живы! – неловко-пафосно закончил он свою мотивирующую речь. И натолкнулся на взгляд старика.

В нём явно читалось, что он этой жизни совсем не рад.

Схватив Наташу, желая всяческих благ и здоровья, Пашка торопливо попрощался и выскочил из комнаты.

– Паш, а ничего, что мы так мало побыли? Это не было невежливо? – спросила смущённая Наташа.

– Да похеру, – неожиданно грубо ответил Пашка, – я теперь не уверен, что мы были вежливы, когда его в больницу повезли.

Наташа не обиделась на грубость и промолчала. Она тоже заметила тот взгляд.

– Молодые люди! – донеслось до них со спины. Можно было и не сомневаться, что это им. Они остановились.

– Молодые люди! – догоняющий их пожилой мужчина чуть запыхался. – Это же вы к Калинину приходили?

– Мы

Мужчина остановился и замолчал, выравнивая дыхание. Седые волосы чуть растрепались, рубашка, явно старательно заправленная в брюки, от спешки местами неаккуратно выползла наружу. Мужчина пригладил волосы, сделал строгое лицо и спросил Пашку:

– Это вы – Сергей Калинин?

– Нет, – уже почти не удивился Пашка. – Я – Павел. А это – Наталья. Мы не дети, просто знакомые.

Лицо мужчины сменило выражение со строгого на чуть растерянное.

– Тогда прошу прощения, – он протянул Пашке руку, – Александр. Сосед Евгения, – Паша молча пожал протянутую руку. Она оказалась сухой и шершавой, а пожатие – неожиданно крепким.

– А я был уверен, что дети. Женька постоянно про них бубнит – про Сергея и Катюшку. Почти ничего, правда, не понятно, но видно, что скучает очень. Ни с кем не знакомится, ничего не хочет. Я уж и кровать ему у окна уступил, и книги подсовывал – бесполезно. Никуда из комнаты не выходит, и с людьми разговаривать стесняется, хотя у нас кого только нет – и совсем из ума выживших, и глухих, а его-то ещё хоть как-то понять можно… Но нет – только сам с собой, и только про детей. Ну хорошо хоть вы пришли. Если вдруг знаете их – передайте, что нехорошо так вот отца бросать. Не по-человечески.