– Она иногда там сидит. Вся в паутине. И не шевелится, а просто глядит.

И вот тут меня обдало холодом, потому что внезапно я кое-что вспомнила.

Тёмную комнату с крашеными в два цвета стенами: белый верх, тёмный низ. Деревянные рамы на окнах, очень широкие и высокие подоконники и настырный фонарь в окне, мешающий уснуть. Что-то очень казённое во всём этом, а я лежу на кровати под тонким одеялом и у меня жутко замёрзли ноги. С одной стороны – ещё такие же кровати, их много, а с другой – одинокий стул у двери. Мне отчего-то очень грустно, и я всё смотрю на тот стул со странной надеждой увидеть там маму. И я вижу её – молодая женщина, наверняка – очень красивая, но черты лица разобрать невозможно, потому что вся её тонкая фигура обмотана паутиной.

Я медленно, очень медленно оборачиваюсь, не отпуская Алёнкину руку, и вижу… Пустое кресло-качалку.

– Она сейчас здесь? – и жду ответа, не в силах даже пошевелиться.

– Нет, мам. Сейчас её нет, – и лёгкий, радостный смех. – Спокойной ночи, мама!

Царёв заметил – что-то неладно. Обычно он, при всей своей педантичной дотошности даже в самых малозначащих деталях, бывал удивительно глух к эмоциям других людей, но не сейчас.

– У вас с Алёнкой всё хорошо? Мне показалось за ужином, что между вами кошка пробежала.

– Мы сегодня в парке видели, как человеку плохо стало, – как известно, полуправда – самая лучшая разновидность лжи, – может быть, она немного расстроилась из-за этого. Мне пришлось в темпе увести её домой, чтобы не акцентировать, а она закапризничала и прогулка накрылась медным тазом.

– Да? А мне Алёнка по секрету сказала, что-то плохое случилось с щенком. Вы уж определитесь! – и он улыбнулся так открыто и доверчиво, что я поняла – он и мысли не допускает, что мы реально повздорили.

– Щенок тоже был задействован, – невозмутимо добавила и сама удивилась, как естественно вышло.

– Ну понятно, что ничего не понятно, – он прикоснулся к моей щеке. – Ты у меня такая молодец! Отлично справляешься. Иногда я думаю, что сказки про злую мачеху выдумали недалёкие и завистливые люди, но понимаю, что это просто ты у меня такая замечательная.

Вот так у нас с Алёнкой и появился свой очень-очень страшный секрет, в который не посвятили даже отца и мужа. Она знала, что я знаю и могу помешать ей, а я вроде бы была готова, что она может быть маленьким монстром с невинными детскими глазами.

Видимо, только этим и можно объяснить мою живучесть рядом с потенциально опасным ребёнком. Под ударом тот, кто больше всего заботится, а у меня, похоже, иммунитет к чудищам.

Как же я ошибалась!

Но пока я не могла ни о чём другом думать, кроме как о женщине в паутине, сидевшей в темноте, и о странных вывертах памяти.

Всплывшее воспоминание прямо-таки кричало: до того, как начинаются картинки из счастливого детства с любящими родителями, там явно было что-то, до боли напоминающее детский дом. Нет, конечно, это мог бы быть и санаторий или что-то похожее, с родителями за забором, которые только и ждут возможности передать гостинцы своему драгоценному чаду, но вера в подобный расклад предательски стремилась к нулю.

Нужно было срочно поболтать с мамой, чтобы заглушить ноющее чувство выбитой из-под ног земли. На следующий день мы поехали на Кутузовский – навестить нашу бабушку.

Только увидев её в дверях, мне уже стало гораздо легче – рядом с моей мамой всё кажется стабильным и правильным. Возраст никогда не мешал ей выглядеть на все сто и тщательно следить за внешностью и здоровьем, чего она, кстати, всегда требовала и от других, кому повезло попасть под её крыло. Папка у неё ходил по стойке смирно и питался исключительно сбалансировано, позволяя себе отрыв только в предельно конспиративной обстановке.