Благо нет никого, ни души.
Плачет осень навзрыд третьи сутки, —
Дождь струится по грязным щекам.
Гром, как крик, иногда – в промежутках,
Как молитва, несётся к богам.
Просит осень у неба немного:
Чтобы ветер-злодей не срывал
Сарафан, что достался от Бога…
Не насиловал чтобы… не лгал.
Ветер – хитрый: в любви признаётся —
Обесчестить при том норовит.
Сарафанчик вот-вот уж порвётся…
Только небо не слышит – молчит!
«А я жду снега… Надоела…»
А я жду снега… Надоела
мне эта серость, эти тучи,
холодный ветер, дождь колючий
и беспричинная тоска…
когда стучит, стучит в висках,
когда готов я волком выть…
нет, не могу так больше жить, —
хочу я снега, снега нет!
А за окном плюётся дождь…
Машины гвозди ищут в лужах,
и грязь, и сырость… этот ужас
уже который день подряд…
Мне грустно, грустно, говорят,
я сам творец своей судьбы,
и я молюсь… моей мольбы
Господь не слышит, снега нет!
«Красная ягода, горькая…»
Красная ягода, горькая,
морозцем ещё не примятая,
на ощупь нежнейшая, скользкая
от частых дождей, непочатая
скворцами и прочими птицами,
под жёлтыми листьями яркими,
рябина с глазами – зарницами
пылает кострищами жаркими…
Осеннее солнце хмурится, —
соперница дюже дерзкая!
Скрывается в тучах, дуется, —
погода стоит… мерзкая!!!
«Рыжая осень…»
Рыжая осень,
серая грусть,
полосы сосен,
светлая Русь,
чёрные тени,
зелень травы,
дедушка Ленин,
даль синевы,
сёстры и братья,
Родина-мать,
старое платье…
Мне уезжать…
«Ветер листья сметает в аллеях…»
Ветер листья сметает в аллеях,
Ворошит, как граблями, траву.
Ёлки в длинных, зелёных шинелях
Подпирают собой синеву.
Осень ранняя девой-молодкой,
Улыбаясь, по парку кружит —
Полирует ограду бархоткой,
Ей сплетённой: с колосьями ржи.
Клён на цыпочках тянется к свету,
Перекрасившись в жёлтый (под луч),
Куст рябины цветёт красным цветом,
Воздух чист и немного тягуч…
–
Светлый день мой из «бабьего лета»,
Навсегда ты войдёшь в мою жизнь:
Сохранит тебя память поэта. —
Я прошу: «Ты на час задержись!»
«Кружился ветер во дворе…»
Кружился ветер во дворе,
С сухими листьями играя,
Как кошка с мышкой… в конуре
Собака выла, не смолкая.
Метлою тыкал по углам
Таджик[3] в оранжевом прикиде,
Сметая в кучи прочий хлам,
Как танцевал: «Смотри, мол, лидер!»
Кривлялись клоуном дома,
В игре участье принимая,
Смеялись весело: «Зима,
Куда ты смотришь, дорогая?
Проснись, красавица, проснись!
Пора кружиться в вальсе снегу, —
Декабрь месяц… проявись,
Подобно первому побегу.
Земля тебя уж заждалась —
Невеста шлёт тебе проклятья,
Ведь к ней посватался Марс-князь,
А снега нет, чтоб сшить ей платье».
«Лист, вверх подброшенной монеткой…»
Лист, вверх подброшенной монеткой,
Летел по ветру, кувыркаясь, —
Берёза, девой малолеткой,
За ним следила, не стесняясь
Того, что попросту гадала
Она под зиму на судьбу
И, прямо скажем, ожидала,
Что слышит Бог её мольбу…
Но лист летел… орёл – орешка,
Не падал даже на ребро,
Не помогла берёзе слежка:
Его несло, несло, несло…
«Двоится мир, мешая осень с летом…»
Двоится мир, мешая осень с летом:
Одна вдовою плачет у креста,
Другое, переполненное светом,
Целует неожиданно в уста.
Одна морозит так, что зябнут тени,
Другое, одаряя мир теплом,
Сажает день, лаская, на колени,
Всех возвращая в детство, в отчий дом.
Идя спиной вперёд, как ограждает
Нас лето от печали и тоски,
А осень… та дождями дожимает…
И вяжет нам из листьев всем носки.
Двоится мир…
«Душа расползается, словно бумага…»
Душа расползается, словно бумага,
От этих дождей… этих нудных дождей.
Повсюду она – эта сырость и влага:
До самых печёнок… до самых костей.
В окно упирается, тычется серость.
Как много её… ох, как много её.
И холодно там, не погода, а – мерзость:
Почти, вторсырьё… ну, почти, вторсырьё.