…
– Господи!!! Я уж народ кликать бегала. С ранья вас искать собрались, что ж ты делаешь со мной, злыдень?
Татьянка, непохожая на себя, всколоченная, не хуже ведьмы, белая до синевы, схватила на руки Алексашку, потащила в дом, что-то быстро и плаксиво приговаривая. Иван поплелся следом, чувствуя, как силы покидают его тело, как вода сквозь решето.
…
Тело Татьянки было податливым и нежным, она уже успокоилась, простила мужа и ластилась к нему, мурлыкала, не дать, не взять маленькая кошечка. Иван таял от ласки жены, её тело будило в нем даже не страсть – тихую нежность. Но вот только, когда Татьянка уже уснула, а Иван устало прикрыл глаза, ему вдруг привиделся полет серебряных волос в лунных лучах, и комнату наполнил аромат меда и ночного цветка…
Глава 3
Лодка тихо ныряла под спящие ветлы, Иван лишь поправлял её ход, опуская упруго подрагивающие весла в лениво сопротивляющуюся воду. Улов был отличным, сеть серебрилась от чешуи, работы на вечер было хоть отбавляй. Татьянка дремала, свернувшись клубочком на корме, бросив под себя мужнину вязаную кофту, весенний день оказался на удивление тёплым, а вечер жарким, даже в лёгкой рубахе Иван взопрел. Он задумчиво смотрел на жену, скользил глазами по её худенькому телу, касался взглядом конопатого от первого весеннего солнышка носа, смешных завитков растрепавшихся волос на висках, острых косточек ключиц и ворочал в голове тяжёлые, как камни мысли. Как так случилось, что все его мысли, мечты и сны стала занимать другая женщина… Он даже не понял, как это случилось, какое наваждение перемешало все в его сердце, но Татьянка вдруг перестала быть для него желанной. Нет, в их жизни было по-прежнему, все, как положено – спали вместе, дружно вставали, вместе управлялись по хозяйству, даже на рыбалку ездили вместе. Иван с не без удовольствия смотрел , как то там, то здесь меряют двор маленькие, быстрые ножки Татьянки, слушал, как звенит колокольчиком ее лёгкий голосок, переплетаясь с низким не по-детски говорком сына, но ночью…
Каждую ночь в горячечном сне он видел стройную, сильную фигуру женщины, упруго стоящей в санях и натянувшей поводья. Она летела, как птица над сияющим синим снегом и серебряные волосы полотном стелились в лучах лунного света.
…
Весь вечер до поздней ночи Татьянка чистила рыбу, засыпала её солью, укладывала в ошпаренную бочку. Иван ей помогал, рыбка – богатство настоящее, завтра продаст часть, деньги на ремонт крыши пустит, а то прям перед людьми стыдно, в одном месте так прямо позорище. Закончили поздно, баню топить не было сил, и Татьянка накипятила воды, выплеснула её в корыто, немного тёплой навела в ведре, позвала Ивана, хитро блестя игривыми глазками.
– Иди, милый. Рубашку сними, я солью. А хочешь, прямо в корыто полезай, помогу, спинку намылю.
Татьянка смеялась, а у Ивана прямо мороз по коже. Вот не мог он вдруг, ни с того, ни с сего, раздеться перед женой. Ступор какой-то случился, ноги не идут, а как подумаешь об Этом, прямо оторопь берет. А Татьянка, видно, совсем не против, так и ухмыляется, тянется к мужу, сияет солнышком.
Иван помотал головой, чуть отстранился, стащил рубашку и быстро, сам плеская горячую воду на лицо и грудь, кое-как помылся. И когда Татьянка подошла сзади, обняла его, прижав большое полотенце к его плечам, он отстранился, виновато глянул, буркнул
– Прости, Тань. Устал, как собака седня. Я в зале лягу, ты меня не жди.
И уходя, поймал взгляд жены – удивлённый, тоскующий и жалкий, как у оттолкнутой ногой собаки.
Утро было туманным и влажным, таким росистым, что казалось – на траву кто-то безумный высыпал сундук с бриллиантами, и они раскатились потоком, и крупные и мелочь – бисеренки. Иван собрался разом – накинул куртку брезентовую, напялил кепку, закинул ружье за плечо, патронов напихал в огромный, специально нашитый Татьяной внутренний карман, и, почти бегом, побежал к задней калитке. Хотел было удрать втихую, но задержался, отвязывая Полкана, и вот тебе…