Тут я отложил ручку. Поймал себя вдруг на зреющей неприязни к герою. Хотя такой конфликт – то ли ненависть, то ли неосознанная любовь между главными персонажами – в моем изначальном проекте был заложен. Но одно дело – проект, а другое – живой герой: умытый, побритый, кофе напившийся, начавший с утра самостоятельную жизнь. «Ай-ай-ай, друг Иконников! – покачал головой я. – Что-то, когда ты чугун на свалку увозил, заявлением не размахивал. И когда полумиллионный забор из железобетона на щебенку перерабатывал в сверхурочные часы, тоже в позу не становился… Тебе тогда, друг любезный, квартира нужна была, ты жилплощадь зарабатывал. А теперь квартира у тебя есть. И кандидатскую ты защитил – пусть и в сорок с хвостиком. И в соседний НИИ тебя давно переманивают…»

Почувствовал я, словом: не вытанцовывается у меня пока с героем. Потрескивает моя объективность – вот-вот на пристрастность сорвусь.

Ладно, думаю, не буду его до решительных действий доводить. Пусть покурит. А я тем временем начну с другого конца – с героини. Как в классических романах.

И начал с другого конца.

«Стелла Борисовна проснулась рано и сразу вспомнила, что утро ей сегодня предстоит напряженное. До работы надо успеть заскочить в магазин, купить свежего молочка для внучки и еще отвезти молочко аж на Синеозерский жилмассив, с двумя пересадками. Дочь заболела, значит, крутись, бабуля!»

Написал я первый абзац и споткнулся: как, она у тебя бабушка разве? А это самое… то ли ненависть, то ли чувство между героями? Не вяжется вроде. Но потом решил: а пусть бабушка! Молодая бабушка, лет тридцати восьми. Теперь таких много. Дедушки, разумеется, нет. Погиб дедушка в геологической экспедиции, на Подкаменной Тунгуске. Медведь его задрал. Давно уже. А раз так – герой тоже зрелый мужчина. Да он у меня уже и наметился зрелым. Так даже интереснее: двое взрослых, самостоятельных людей, не молокососы какие-нибудь, не Ромео и Джульетта.

Ну-с, дальше.

«Стелла Борисовна заказала такси. Диспетчер невыспавшимся голосом ответила: “В течение сорока минут”. Стелла Борисовна заметалась: из кухни – в ванную, из ванной – к включенному утюгу. Она кофточку гладила. Каждый день надевала свежую – не позволяла себе распускаться…»

Значит, мечется она у меня и переживает: вдруг опоздает водитель? У них ведь задержка до пятнадцати минут предусмотрена.

А таксист взял да и приехал раньше. Стелла Борисовна в окно машину увидела – стоит. А она еще не готова, еще – без юбки.

«Уедет! – испугалась Стелла Борисовна. – Постоит несколько минут и уедет. Подумает, что ложный вызов».

И чтобы подать сигнал водителю, она распахнула окно и кинула в машину картошечкой. Картошечка у нее лежала на подоконнике, вареная.

Водитель заполошно выскочил из машины, задрал голову.

Стелла Борисовна, свесившись из окна, замахала руками: здесь я, здесь!

Водитель кивнул. То есть он не кивнул, а плюнул в бешенстве и длинно выматерился сквозь зубы. Но Стелле Борисовне с шестого этажа показалось: кивнул.

Через пять минут Стелла Борисовна выпорхнула на улицу.

– А вот и я! – кокетливо улыбнулась из-под цветного зонтика. И – потухла.

Хмурый водитель протирал ветошью капот. Это надо же! – такая маленькая картошечка, а на весь капот расшлепнулась. Даже ветровому стеклу досталось.

– Извините, – пролепетала Стелла Борисовна.

– Да ладно уж, – буркнул водитель. – Спасибо, что не арбузом. А то в меня одна тетя как-то арбузом кинула, дак я полтора месяца в ремонте отстоял.

Они поехали.

Стелла Борисовна кусала губы, злилась на себя: «Дура! Не могла сообразить, что может наделать картошечка, брошенная с шестого этажа! А еще физик!»