Потом он сказал, что Лене вовсе необязательно так добиваться – не для того дядя с папой завоевали светлую жизнь.

Тогда другой дядя – дядя Павел, который все время молчал, напомнил, что дядя Павел Константинович забыл еще одну группу – тех, кто въезжает в светлую жизнь на чужом горбу.

– Хо-хо! – сказал дядя Павел Константинович. – Посмотрите, какие мы передовые!

– Хорошо бы устроить Лешеньку куда-нибудь на научную работу, – вздохнула мама.

Леня усмехнулся и спросил: может, ему поступить в оперные певцы? Папа сердито сказал, что лучше всего будет, если Леня запишется в остряки-самоучки, для этого вполне достаточно тройки по физике.

Дядя Павел Константинович стукнул ладонью по столу и сказал: так и быть – он даст Лене письмо к одному верному человеку.

На другой день Леня надел новый костюм, положил в боковой карман дядино письмо и сказал:

– Пошли, Женька, за светлой жизнью.

Еще он сказал, что рогатку можно с собой не брать, мы будем завоевывать ее бескровными методами.

И мы пошли. Через Красноармейский сквер, мимо павильона «Пиво – воды», кино «Маяк» и старого гастронома. Возле кондитерского магазина стояла плотная толпа людей. В центре, прямо на тротуаре, лежал красномордый мальчишка и дрыгал ногами.

– Хочу зефир! – орал он басом. – Халвы хочу!

– Вставай, мучитель! – тянула его за руку мать.

Люди, которые стояли кругом, говорили, что вот сейчас они позовут милиционера или вот сдадут мальчишку старику с мешком, тогда он узнает, как не слушаться маму.

А какой-то высокий дядька в сером костюме и в ботинках на толстой подошве сказал:

– Дать ему «леща», стервецу, и вся процедура!

Мать послушалась и стукнула мальчишку по затылку.

Тогда дяденька сделал испуганные глаза и закричал:

– По голове! По голове не бейте!

И повернувшись к толпе, он объявил, что детей по голове бить нельзя – от этого у них мозги разжижаются.

– Друг детей! – объяснил Леня. – Аналитически подходит к вопросу преступления и наказания.

Дядька сел в машину и уехал, а мы с Леней пошли дальше. На перекрестке улиц мы съели по эскимо, потом постояли у витрин краеведческого музея и наконец пришли к большому розовому зданию. Леня показал вахтеру дядино письмо, и тот пропустил нас наверх. На третьем этаже мы нашли дверь с надписью: «Управляющий». Леня приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Я пригнулся и тоже заглянул из-под Лениной руки.

В комнате за большим столом, с кровать величиной, сидел тот самый дядька, которого мы встретили возле кондитерского магазина. Он разговаривал с кем-то по телефону.

– Что?! – сердито кричал в трубку «верный человек». – Говорит, что своя голова на плечах? Дать ему разок по этой голове, чтобы мозги просветлели!..

Леня прикрыл дверь и скучным голосом сказал:

– Пойдем, Женька, я тебя лучше в кино свожу…

Вечером пришел папа и спросил, как дела. Леня ответил, что никак.

– Евгений, выйди! – сказал мне папа.

Я вышел, потопал ботинками сначала громко, а потом потише и остался возле дверей. Леня что-то объяснял папе тихим голосом, я не расслышал. А потом папа закричал:

– Настроение, впечатление, внешность! Какая чушь!.. Пожалуйста, можешь идти кайлить землю!

На другой и на третий день Леня снова куда-то ходил. Перед этим папа долго кому-то звонил по телефону. Наверное, дела у Лени опять были никак, потому что, когда я порвал на турнике новые брюки, мама сказала, что мы с Леней загоним ее в могилу. Это потому, объяснила она, что я расту таким же оболтусом и нигилистом, как мой братец.

…Эдик и Додик уехали поступать в институт, а Леня все ходит и ходит. К нам приезжал дядя Павел Константинович. Он накричал на Леню и сказал, что со своими тонкими извилинами души и всякими там нюансами он в конце концов сделается тунеядцем.