Управляющего уважали, из местных он – доморощенный. Старушка утёрла нос, мелко крестилась, кланялась у ворот. Старик подал руку:

– Бывай, Гаврилыч, спасибо за добрую весть.

Со Стёпкой расставались уже не так трудно.

До центрального отделения совхоза им. Кирова, в сельский совет управляющий вёз его на мотоцикле же. Стёпка забрался глубоко в коляску, почти с головой укрывшись пологом.

В небе истаивала утренняя заря, солнце взбиралось выше леса, туман давно рассеялся, разгорался яркий погожий день. Ещё никогда в жизни Степан не видел в такой красе родную деревеньку Липовку, затерявшуюся в лесах; хлебные нивы, лесные колки, каждый извив дороги, каждый куст здесь был ему знаком до подробностей, и он вбирал всё это в сознание, аж сосало под ложечкой, осознавал, что, может быть, больше никогда не увидит. И всё же в нём жило упрямое мальчишечье упорство, стиснув зубы он думал: «Всё равно вернусь!» До боли сжимал в ладони полый ключ с навесного замка от дома.

В душе его так рано вызревало сознание затерянности в этом жестоком мире взрослых, когда каждый сам за себя. Стёпка глотал душившие его слёзы навалившегося не детского горя и одиночества.

Иван Гаврилович, иногда взглядывая на мальчишку, угадывал обуреваемые чувства подростка, попытался приободрить его:

– Не горюй, Стёпа, ты же деревенский, не пропадёшь!

В этот же день Стёпку увезли в райцентр. Там определили в областную школу-интернат. Досталось парню! Новичок. Кабы с самого начала тут…

Он хоть не робкого десятка, а всё же парень домашний. Как угадал Иван Гаврилович, деревенская сметка, закалка и выдержка только и спасали.

Самые отъявленные сорванцы держали интернатских обитателей в своих руках. Стёпку заставили добывать курево и внести вклад в «общаг» в сумме десяти рублей. Ребятишки умудрялись выбираться за ограждение школы-интерната, промышляли на ближайших улочках, на ж/д вокзале.

Попробовал и Стёпка. Воровать он не хотел, выпрашивал копейки у прохожих. Вид его без напускной маски был настолько жалок, что ему удалось собрать три рубля. Но Стёпка вдруг понял: если теперь поведётся, от него не отстанут. Надо защищаться – отбиваться руками, ногами, кусаться, царапаться, но не поддаваться. Вспомнились слова отца: «Цепляйся за жизнь, царапкайся, как сумеешь».

Недоедал Стёпка, терпел побои, а ещё страшно скучал. Писал письма старикам. Бабка Аниса, едва освоившая грамоту, отвечала крупными косыми каракулями. Через неё Стёпа и адреса отца добился. Писал. Не отвечал батя. Лишь к исходу полугода пришла долгожданная весточка, в коей Вениамин сообщил, что Стёпке он теперь не опора, пусть попробует обратиться к дядьке – его старшему брату: «Он справно живёт, может, поможет».

Стёпка попросил у бабушки адрес дяди. Мудрая старушка сделала приписку в конце ответа: «На дядю Виталия не надейся, там сноха живым заглотит и не подавится» – и адрес не сообщила.

Писал Стёпка и Лёньке. Делился: «Вот бы вдвоём интернатской шпане отпор дать! – Жаловался: – Наесться бы печёнок из костра вволю или как тогда у тебя со сковородки жареной, хрустящей. Тут картоха какая-то стеклянная, где тока они такую закупают?» Лёнька не позабыл друга, но письма писать не умел и не хотел, на чём переписка, не начавшись, заглохла.

Со временем Стёпка поневоле обжился, завёл дружков, среди которых верных, как Лёнька, не было, но при случае и эти выручали, а где-то скрашивали тоску.

Эта группа держалась обособленно от главенствующей, враждовать они особо не враждовали, но не дружили и не подчинялись друг другу, негласно разделив сферы влияния.