Он уехал, его не было день и ночь, не приехал он и на другой вечер, и Карна спросила у Олине, где же он спит.

– В Страндстедете, в комнате рядом со своим кабинетом, – ответила Олине.

– Я хочу, чтобы завтраком меня кормил папа! Взрослые сказали, что так не годится. Тогда Карна решила, что вообще перестанет есть.

Два дня Олине, Стине и служанки пытались заставить ее есть. Олине силой впихнула в нее кашу, но Карну вырвало прямо на стол.

Тем не менее ее не оставили в покое. Тогда она залезла на стол у окна и смотрела на вечернее солнце, пока зазвучавшая музыка моря не унесла ее с собой.

На берегу и в прибрежных камнях у Стине стояли ящики. В них жили гаги, когда сидели на яйцах, из которых должны были вылупиться птенцы.

Прошло столько дней, что Карна уже не могла сосчитать их, а папа так и не вернулся домой. Тогда она пошла к ящикам и выгнала из них птиц. Потом начала топтать яйца. Не одно, не два, много.

В одних яйцах была только противная на вид каша. В других – клювики, коготки и синеватая пленка. Чтобы рассмотреть их, Карна поковыряла разбитые яйца палкой.

За этим ее и застал Фома. Он страшно рассердился и потащил ее к Стине.

– Папа! Папа! Он должен приехать! – кричала Карна и топала ногами.

От страха у нее стучали зубы.

Стине повела себя неожиданно для всех. Она посадила Карну к себе на колени и сказала:

– Бедная девочка!

У Карны хлынули слезы, и она обмочилась. Когда она пришла в себя, между зубами у нее была всунута деревянная палочка. Вся в испарине, но дрожа от озноба, она лежала на скамье в доме Стине.

Стине повязала ей на запястье серую шерстяную нитку и читала над ней «Отче наш».

Эту нитку Карна должна носить всегда. Всегда.

Так ей будет легче жить с ее Даром, и она перестанет прикусывать язык.

Даром Карны была не нитка, а падучая.

Карна сидела на коленях у Стине и рисовала мертвых птенчиков гаги. Красных и синих. Она хотела поставить рисунок на комоде рядом с фотографией покойной Карны. Это единственное, что она могла сделать для них.

Стине пела ей о птицах, которые летают ночью под облаками и дают маленьким девочкам пух для перинок.

На другой день папа вернулся домой. Узнав о птенцах и о припадке, он сказал, что будет лучше, если Карна вместе с ним переедет в Страндстедет.

Такая глупость взрослого человека испугала Олине и всех женщин Рейнснеса.

– Раз мы с Карной вместе приехали в Рейнснес из Копенгагена, мы вместе переедем и в Страндстедет, – сказал он. – Я найду там экономку.

– Мы поедем на пароходе и найдем там себе Ханну, – вмешалась Карна.

В комнате воцарилось молчание.

Но явно не из-за того, что в Страндстедете Карне могла угрожать опасность. На ее вопросы взрослые отвечали, что сначала папа должен заработать денег и найти для них жилище и няню.

А пока ей следует смириться с тем, что иногда он будет оставаться на ночь в Страндстедете.

Если папа отсутствовал несколько дней подряд, у Карны все сжималось внутри, и она превращалась в ничто. Или погружалась в музыку моря.

Несколько раз, когда Карна была погружена в музыку моря, мама Карна выходила из фотографии и обнимала ее. Правда, Карна никогда не знала заранее, выйдет она или нет. И она никогда не выходила, если кто-нибудь мог их увидеть. Другое дело, когда звучала музыка моря: тогда мама Карна выходила, чтобы Карна нашла дорогу домой.

Однажды, рассердившись на папу из-за того, что он уезжает к больным, Карна сказала, что глупо думать, будто ей приятно иметь маму, которая стоит за стеклом на комоде.

Папа с ней согласился. Но ничего не предпринял, и все осталось по-старому.

Никто, кроме папы, не ездил по округе с черным докторским чемоданчиком, в котором хранились коричневые пузырьки с лекарством и белоснежные салфетки, и не сидел возле стеклянного шкафа, принимая больных.