Мишутка глядел на отца своими серыми упрямыми глазищами, и в них не было ни раскаянья, ни страха.

– Илларион! Неси розги…

Не смея открыто перечить мужу, несчастная Анна Микулишна закрыла собою младенца.

– Анна, выйди.

В горнице посерело. Солнце ли своротило с красных окон, или это сердце отцовское омрачилось. Не мог он на него гневать… Семен Иванович подхватил на руки сына, прижал его, жизнь свою, кровиночку свою, счастье свое…

* * *

А в начале зимы, умер Великий Рязанский князь, и осиротил рязанскую землю, и жену свою, и двух сыновей.

Рязань заметали снега. В каменном холодном дворце собрались вборзе мужи рати и совета – словутные воины, могучие воеводы, для которых вся жизнь в обороне родимой земли, в вечной борьбе с неспокойной Степью.

На возвышении, на резном позлащенном креслице, рухнувши на подлокотники, сидела Великая княгиня Анна Васильевна – вдова. Она будто и не видела, и не слышала ничего, вовсе не понимала, зачем привели её сюда, оторвали от дорогого гроба.

Гул похоронного звона проникал в палаты через цветные слюдяные окошки, и шубы боярские еще пахли церковным ладаном – воеводы сидели смурые, изредка из под насупленных бровей взглядывая на двух княжичей – шестнадцатилетнего Ивана и тринадцатилетнего Феодора Третного, притулившихся у кресла матери. У них, у бояр рязанских, был только этот день, да еще, может, один… Гонец, посланный в Москву сразу после смерти князя, уже, верно, достиг Кремля. Державный мешкать не станет! Пошлет к сестре лучших своих советников, людей близких, доверенных. Пошлет с утешениями, с советами. И княгиню Анну понять можно. Горе у несчастной женки! Вон, как смерть мужа её подкосила – сидит, будто в истоме. Так не проще ли ей свалить всё на плечи московских наместников, может и в Москву уехать, где любимый брат и утешит, и обласкает, и племянников примет, как родных сыновей.

Но Анна Васильевна не только женка горемычная. Она Великая княгиня! Должна же она уразуметь даже в своем безысходном горе, что дозволить царю Иоанну вмешаться в рязанские дела – значит лишить своих детей Великого Рязанского княжения! Памятью покойного мужа должна уразуметь!

И вот среди общего смятения поднялся боярин Семен Иванович Вельяминов – Воронцов – осанистый, рослый. Хоть был он еще молод, но покойный Великий князь всегда отличал его за ратную доблесть, за мудрые советы.

– Великий князь! – обратился Воронцов к юному Ивану Васильевичу.

Княжич вздрогнул. Темный, невысокого роста, с мелкими чертами лица, Иван никогда, ни в младых летах, ни пришедши в возраст, не отличался решительностью и собственной волей. Он и сейчас недоверчиво поглядел на Воронцова, словно не понимая к кому обратился боярин. Такое поименование заставило и княгиню Анну очнуться. Она обвела заплаканными глазами Думу, зябко передернула плечами, укуталась в соболиный ворс.

– Князь Великий! – еще раз твердо сказал Воронцов, – И ты, княгиня Великая Анна Васильевна! И вы, честные бояре! «От всякого труда есть прибыль, а от пустословия только ущерб» – так глаголет нам в Притчах мудрец. Оттого и я прошу вас: да помним, что в руках наших вся доба земли Рязанской. Господь да укрепит нас! И надлежит исполнить волю покойного князя, определить судьбу княжения. Ведомо вам, что опочившим князем было решено и утверждено вами, отдать города Старую Рязань, Перевитеск, Тулу в удел младшему княжичу Феодору Третному. Иван Васильевич получает главнейшие города: Переяславль, Ростиславль, Пронск. Князю удельному Феодору Третному служить брату своему старейшему честно, грозно, без обиды.

По Думной Палате прошла замять. Слишком уж по-писанному толковал Воронцов. Что за поспех? Может, и грамоты уже изготовлены без ведома Думы?