Глядя, как тело ненавистного ей человека погружается в волны, Шинджу внутренне ликовала. «Самая подходящая кончина для такого негодяя!» – думала она. Теперь никто не сможет ничего сказать против нее. Женщина покосилась на застывшего в отдалении молодого самурая. Он стоял обособлено, в стороне от иезуитов и купцов, тоже вышедших на палубу. Те перешептывались, обсуждая произошедшее.

Отправляясь на запад, она хотела сбежать от позора и пережитого ужаса, но все это настигло ее и здесь. Наверное, любая другая уже давно бы проткнула себя мечом. Может быть, и сама она хотела это сделать, даже порывалась уже не раз. Но холодный, сковывающий волю, ужас останавливал. А еще нужно было отомстить за себя и за дочь…

Шинджу вновь поглядела на Ихару. Несмотря на свое истинное отношение к Касэну, госпожа Хоши чувствовала сладкое томление, разливавшееся у нее внизу живота при виде него.

Следующей ночью, когда она лежала на его широкой груди, покрытой темными завитками, то выглядела странно беззащитной. Рука ее нежно гладила его твердый подбородок, а потом коснулась волос, в беспорядке рассыпанных по подушке. Они были мягкими, вились и совершенно не походили на прямые жесткие волосы мужчин, которых она знала ранее.

Ихара уже начал засыпать, когда любовница вдруг оторвалась от него, сначала приподнялась на локте, а потом села. В лунном свете он заворожено наблюдал из-под ресниц, как покачивается ее небольшая грудь.

– Ты должен кое-что знать, – тихо сказала Шинджу.

– Что? – самурай полностью открыл глаза.

Из ее рассказа он понял, что оказался невольно замешан в большую интригу, в которой призван сыграть важную роль. Не только для переговоров о торговом сотрудничестве нужно было, чтобы он тоже отправился во Францию, и не только правила хорошего тона движут теми, кто так настойчиво всегда зовет его на чайные церемонии. Иезуиты прекрасно знали, кто он. И хотели в том числе и это использовать для расширения своего влияния в Японии, из которой их практически изгоняют. Их цель – просить у короля и духовенства Франции помощи в том, чтобы свергнуть сегуна и сместить их главную религию буддизм, заменив ее христианством. Сам же он, выходит, почти заложник, которого планируют обменять на возможность попасть на прием к Людовику XIV и встречу с французскими церковниками[2].

– Когда ты об этом узнала и откуда? – удивился юноша.

– Давно. Я услышала, как они говорили об этом с моим супругом.

Ихара задумался. Токугава ему враг, и Япония не родина, а все-таки мог ли он такому способствовать, имел ли право? Он знал, что еще в начале века, до того, как христианство в стране подверглось преследованию, более миллиона японцев перешли в эту веру. Но сколько бед принесли иезуиты японскому народу!

Юноша решил, что позже обдумает все это, а сейчас сон улетучился, и вид обнаженной Шинджу вновь пробудил в нем страсть. Его ладонь скользнула по внутренней стороне ее ноги.

– Постой, – женщина положила свою маленькую ладошку на его руку. – Ты же понимаешь смысл того, что сейчас услышал?

– Да, – ответил Касэн.

Но одурманенный вожделением и сонной негой мозг молодого человека вообще отказывался сейчас что-либо воспринимать всерьез. Заключив японку в объятья, он прильнул к ее шее губами. Шинджу ничего не оставалось, как вновь окунуться в это даримое им блаженство.

Впервые она была искренна с ним и хотела серьезно все обсудить. Но какие серьезные разговоры можно вести на ложе любви с восемнадцатилетним юношей? А других возможностей поговорить у них не было.

Для женщины пока было загадкой, как именно хотят иезуиты использовать Ихару в своих целях. Кто же он на самом деле, что они возлагают такие надежды на него? На всякий случай пока не следует ничем гневить самурая, решила Шинджу, кто знает, что им откроется во Франции. Тем более что она знала, как лишь женщины могут знать, – желанна ему. Да и он пробуждал в ней страсть, которой она давно не испытывала с мужчинами. И хоть ей уже исполнилось тридцать два, Шинджу была так хороша и соблазнительна, что разница в возрасте между ними практически не ощущалась.