– А вот другой случай – тоже скажешь враньё? – не унимался Калинин. – У меня свидетели есть, я не один был… Живём как-то в зимовье, глядь в окошко, а там… тигр к домику подползает. Мы за винтовки, собаки в лай, в зимовье просятся, визг стоит. Смотрим, зверь не охотится на собак, а прилёг на бок, лапа у него в капкане, а он за тонкий трос привязан к большой деревянной чурке. Приполз, похоже, из последних сил, измождённый, бока впали от голода, рёбра торчат, ну, прямо сдыхает зверь. Открыл я дверь, мы с друзьями ружья наизготовку, курки взвели, а собаки в зимовье – шш…и…рх! – и под нары. У нас от страха тоже волосы дыбом, аж шапки поднялись. Что ему надо? Сдыхать приполз? Или что на уме имеет? Вышли из зимовья, ближе подходим, ждём, он глаза закрыл, даже усом не шевелит. Видим мы… тигр выручить просит! Как ещё его поведение понимать? «Ну, – говорю, – пойду!» Друзья мне: «Ты что, с ума сошёл? Не ровен час, сделаешь ещё больней ему – убьёт одним махом!» Ну, я пошёл в зимовьё, взял плоскогубцы, фомку капкан разжать, оставил ружьё. Подхожу помаленьку, потихоньку-потихоньку, настороженный весь, чтобы успеть отскочить, если рванёт с места. Шаг, другой, всё ближе и ближе. Спит вроде тигр. Или от изнеможения и боли сознание потерял. Вижу, что тигр живой, дышит тяжело так, медленно. Присел я, прикоснулся к лапе с капканом, он усом пошевелил, глаза закрытые, вздохнул так, тяжело-тяжело, даёт знать, значит, что за помощью к людям пришёл. Я помаленьку начал приспосабливать инструмент, как бы капкан разжать, чтоб не соскочил и снова не ударил по лапе. Фомку втискиваю, а плоскогубцами страхую, вставляю в зазор, – лапа и освободилась. Я капкан отодвинул в сторону и сам тихо-тихо назад к напарникам, а те с ружьями, заряженными пулями, под прицелом тигра держат. Я пот вытер со лба, рубаха аж мокрая от страха. Мы к зимовью потихоньку отошли, закрылись в нём, ждём, что будет. А тигр полдня пролежал, потом поднялся и, похрамывая, в тайгу подался. И вот что интересно: охочусь я там зимой который год, а он в гости приходит, вокруг зимовья круг даст, собак не трогает и опять уходит. Каждый год навещает меня, вот такая благодарная скотина оказалась… Что? Опять не поверишь? Спроси у Дубровина.

– Да спрашивал уже. Если б ты это первый раз рассказывал. Знаем мы твою байку. – Владимир решил не дать посмеяться над помощником лесничего. – Ты где такие капканы на тигра видел? Во всём районе кузнеца не сыщешь, чтоб самоделку такую изготовить. У тигра лапища – шапка пятьдесят девятого размера малой покажется, а капканы у нас в коопзверпромхозе продают какие самые крупные? На барсука! Первого размера! Коготь только того тигра в такой капкан и поместится! Да он стряхнёт этот капкан и не заметит! Ты что? Меня ли развести хочешь? Это вот Сергею Фёдоровичу в диковинку байки твои, а мы стреляные воробьи. Нас на мякине не проведёшь!

Сергею стало немного стыдно за то, что опять едва не попал впросак, и сделал для себя вывод: «С рабочими и лесниками держать ухо востро, своих эмоций наружу не выказывать, подумать прежде, чем что сказать», – и взглядом поблагодарил Владимира.

Машина подъехала к сопке, небольшой пожар расползался по южному склону на самой окраине посёлка лесозаготовителей Кенцухе.

Лесники, надев двухведёрные ранцевые опрыскиватели на плечи, охотничьим шагом, серпантином сворачивая то влево, то вправо, стали подниматься вверх, придерживаясь за тонкие стволы дубов и кусты.

Вспыхивая, горели молодые пятилетние кедры, набухали от огня, шипели лианы лимонника и винограда, пламя лизало стволы берёз. Тлели, рассыпая по ветру искры, трухлявые пни. Лесники пошли друг за другом с подветренной стороны вдоль кромки огня, чтобы не задохнуться в дыму, сбивая пламя тонкой струёй воды и затаптывая сапогами шипящие от воды остатки языков пламени на сухих полусопревших ветках на земле.