– Антонина, не устраивай цирк, – цедит он сквозь зубы.

– Зачем он вам? – спрашиваю дрожащим голосом, глядя в холодные глаза, покрытые коркой льда. – Вы же дома почти не бываете.

– Это уже не твоего ума дело.

– За что вы так? Он ведь вам не нужен.

– А это не тебе решать. Ты уже нарешала. Мало того, что залетела от меня, еще и скрыла. Могли бы… – он кривится, глядя на сына, – решить проблему сразу. А теперь решать буду я.

Он делает рывок и буквально выдергивает сына из моих рук. Макс до последнего хватается за меня, но у него болит одна рука, а у второй хватка не такая сильная.

– Нет! – вскрикиваю я.

– Мама! – начинает плакать Максим.

Святослав Михайлович передает моего сына амбалу, стоящему у него за спиной, и тот быстро несет кричащего ребенка в машину. Юдин разворачивается, чтобы последовать за ними, но я вцепляюсь в его локоть и буквально повисаю на нем.

– Нет! Пожалуйста, – прошу, рыдая не тише, чем Максим. – Он же не нужен вам! Это только чтобы наказать меня, да?

– Он Юдин, – цедит мой бывший босс, сбрасывая меня со своего локтя. – Значит, должен жить в своей семье.

– Он ребенок, и нуждается, в первую очередь, в матери! Не разлучайте нас, умоляю! Хотите, я на колени встану? Что угодно сделаю, только не забирайте его!

– Отстань, – раздраженно бросает он, снова сбрасывая меня со своего локтя.

Мы уже у машины Святослава Михайловича, и даже из-за толстого стекла огромного джипа я слышу, как внутри разрывается мой сын. Рыдает до икоты. Мое сердце в этот момент в который раз разрывается на мелкие ошметки. Боль в груди такая, что, кажется, я сейчас могу умереть.

– Пожалуйста! Послушайте! – прошу я, когда он тянется к ручке двери. Юдин раздраженно вздыхает, но смотрит на меня. – Вы ведь все равно будете нанимать няню. А зачем тратить деньги? – тараторю, потому что не знаю, сколько времени он готов меня слушать. Вижу, что Святослав Михайлович начал прислушиваться. Тогда я быстро вытираю слезы и впиваюсь взглядом в его глаза. – Я могу присматривать за ним. Быть его няней. Пожалуйста, соглашайтесь. С чужой няней он будет постоянно плакать и доставлять вам дискомфорт. А со мной он почти никогда не плачет.

Закончив, я до онемения пальцев сжимаю свою сумку, а Юдин прищуривается.

– Ладно, – произносит он, и с моих плеч как будто сваливается огромная гора. – Так еще и деньги отработаешь, – ухмыляется он.

– Они мне не нужны, – отвечаю, качая головой. – Я потратила совсем немного, остальное могу вернуть.

– Мне они тоже не нужны. Лучше купи себе одежду. – Он брезгливо кривится, окидывая меня взглядом. – Одета как оборванка. Мать моего сына не может так выглядеть.

– Хорошо. Я сделаю все, что скажете.

– Но взятые деньги ты все равно отработаешь. Днем будешь присматривать за нашим – моим – сыном, а ночью греть мою постель. Садись в машину.

Я подбегаю к задней дверце и уже хочу распахнуть ее, как голос бывшего босса меня останавливает.

– И кстати. Засунь себе свои чувства куда подальше. Я в них не нуждаюсь.

Проглотив обиду, киваю и распахиваю дверцу. Максим буквально выпрыгивает мне на руки.

– Мама! – рыдает, икая, и обхватывает мою шею ручками.

Я крепко прижимаю сына к себе и целую заплаканное лицо.

– Все хорошо, мой маленький. Все в порядке. мама рядом. Не плачь, малыш.

– В машину! – рявкает Юдин, и я, ухватившись за ручку внутри, подтягиваюсь и с трудом забираюсь в огромный автомобиль.

Как только захлопываю дверцу, громила, забравший Макса, заводит машину, и мы выезжаем с парковки больницы. Я бросаю туда взгляд. Человек пятнадцать зевак провожают нас заинтересованными взглядами. А мне хочется наорать на них. Что за манера глазеть на чужую беду, но не сделать ничего, чтобы помочь? Отвратительные, мерзкие людишки, для которых собственные впечатления важнее помощи нуждающемуся.