И вот тут начали твориться странные вещи.

Сначала на берегу появились огни. Темные фигуры, облепленные плотными потоками дождя, рыскали туда-сюда. Ясно, что только крайняя надобность может выгнать человека под свирепый ливень с градом.

«Если это люди», – промелькнула мысль разом в нескольких головах.

Подтверждение этой мысли нашлось тут же. Диковинные силуэты мелькнули в свете молний, жуткие, с оскаленными мордами. Твари возникли в нескольких десятках шагов от рыбаков и пропали так же неожиданно – мужики даже не успели как следует напугаться и осенить себя охранными знамениями. Потом от самой береговой линии послышались крики, рев, прорывающийся даже сквозь шум бури. Замелькали вспышки.

Ночью рыбаки боялись даже встать с места. Мало ли какой демон вытянет свое тулово из вод?.. Большинство из тех, кто сидел этой ночью, скорчившись, в гроте, часто во всеуслышание заявляли, что не верят ни в какие сказки и глупые морские байки, пущенные малоумными. Но одно дело – говорить, а другое – видеть собственными глазами, правда?

Утром они нашли на песке следы, накрепко вбитые в глину. Это были следы подкованных сапог, и на каждой подкове красовались лилии.

Лилии… Символ злейшего врага королевства Альгам и Кесаврия – проклятой Черной Токопильи, простершейся по ту сторону океана, за Столпами Мелькуинна. За Омутом.

Но это было еще не все. Не единственные следы того, что происходило тут ночью. Рядом лежал труп какой-то невероятной твари, никем доселе не виданной. Существо размером с лошадь, с мощными короткими лапами-ластами и громадной пастью, лежало в луже собственной слизи. Часть черепа была снесена ударом острейшего клинка. Пасть светилась изнутри лиловым, вокруг распространялся запах гнилого мяса.

Разнеслись проклятия и божба. Сразу кто-то вспомнил о Языке Оборотня, легендарном месте где-то в здешних водах. Сразу всплыли в памяти бессмысленные слухи о том, что в тамошней башне выращивают чудовищ – так называемых суррикенов. Согласно действующей в государстве Иерархии знаний тайных и явных (часть 2-я Кодекса Истины), мало кто вообще имел право произносить подобные слова. Не говоря уж о том, чтобы задумываться об их истинности. Упаси светлый Боже.

Рыбаки переглянулись и разом решили: «А оно нам надо?» Чудовище сбросили в море. О следе с отпечатком лилии также было решено забыть.

И вот теперь хмель развязал язык рыбаку. А может, и не только хмель… Страх ведь так трудно подавлять без возможности поделиться им с другими.

Повар Жи-Ру зевнул с притворной скукой:

– Ну что ж? Забавная брехня. Не купить ли нам еще выпивки, ребята? Ржига, сгоняй! А то и дядя твой, – он быстро и внимательно взглянул на задремавшего у стены Ялинека, – что-то расстроился.

Нет надобности говорить, что после столь занимательной посиделки Ржига притащился во флигель, где он жил в числе прочих слуг барона Армина, в полном, так сказать, расстройстве. Во флигель его не пустили, и тогда он по налаженной с детства традиции бросил несколько камешков в окно Себастьяна.

Через минуту тот втащил не рассчитавшего сил приятеля в свою комнату и столкнул в угол, на топчан.

Однако Ржига и не намеревался спать (как то первоначально можно было предположить, исходя из его измурзанного вида и бессмысленной физии). Он попрыгал на своем лежбище, которое было всяко лучше его лежанки во флигеле для прислуги, и проблеял:

– А знаешь ли ты, Басти, что я сегодня видел?

– Что? – равнодушно спросил три.

– Точнее, слышал…

– Ну?

Ржига начал вольный пересказ слышанной в «Баламуте» истории, и без того полной неточностей, преувеличений и допущений. При этом он икал и время от времени сбивался на старую кабацкую песню: «В каком ни будь ты чине, не думай о кручине…»