— Ты не представляешь, как мне было плохо. Я ведь так тебя любила, даже несмотря на твой сложный характер. Нина поймет меня.

 — Нина Леонидовна, — уточнила, на что получила очередной приторный взгляд.

 — Конечно. Мы еще на ты не перешли, но мне бы этого хотелось, ведь наши дети будут расти вместе.

 — Борис! – вскричала я, не веря своим ушам. Она не может верить в эту чушь! Не может быть, чтобы и Борис допускал эту мысль. Кто она такая?! Дрянь, решившая поиметь денег?!

 — Нина, успокойся. Элеонора горячится. Без теста она даже мечтать не будет.

 — То есть ты допускаешь, что она не лжет? – не выдержала.

Меня просто затрясло, но один острый, словно лезвие у горла, взгляд Бориса успокаивает лучше любого наркоза. Я села в кресло у камина и взяла оставленную накануне книгу. 

– Я просто посижу здесь.

 — Рассказывай, — уже громче требует Борис, и именно в этот момент несут кофе на подносе. И следующую минуту тянется пауза, заполненная глухим стуком посуды. Горничные у нас тихие, почти незаметные, но сегодня каждое движение новенькой девушки отбивается у меня в мозгу рукояткой ножа. Как же бесит. Как же все бесит. И Элеонора такая возвышенная и вежливая бесит. И даже прическа, состоящая из обычной косы, бесит. Рядом с ней я ощущаю себя просто истеричкой. И даже сильнее сжимаю пальцы на корешке «Кинга», чувствуя, как они немеют.

 — Я не умерла тогда,  —  начала она свой рассказ. – То есть почти умерла. Меня даже привезли в больницу, но оказалось, что я беременна. Они накачали меня какими-то препаратами, и я впала в кому, но ребенок развивался. Меня прокесарили, и его отдали в дом малютки. Ведь отца у него не было. У меня никого больше не было.

Господи, я сейчас расплачусь.

 — Я пришла в себя только через четыре года. Представляешь?  — рассмеялась она, допивая кофе и продолжая рассказ.  – Мне сообщили о ребенке, и я тут же отправилась в дом малютки. Но у меня даже документов не было, и я отправилась работать там санитаркой, чтобы быть ближе к моему сыночку.

 — Он был здоров?

Что? Это что за вопросы? Борис верит ей? Верит в эту историю сценариста Санта-Барбары под бутиратами?

 — Болел часто, но развивался хорошо. Он уже умеет играть в шахматы, представляешь, — улыбнулась она, и я прикрыла глаза. Как же она бесит. Господи, как же хочется вцепиться ей в волосы.

 — Дальше, — потребовал Борис, и я продолжаю слушать эту ложь.

 — Мне дали общежитие два года спустя. Я продолжала там работать и воспитывала сынулю.

 — Почему мне не сообщила?

 — Я же помнила наше расставание, ты бы не поверил в свое отцовство и это понятно. Мне показалось, что малышу не нужны такие потрясения.

 — Так что же изменилось7 — подала я голос и встала. Я успокоилась, потому что все, что она скажет, проверят. Каждое ее лживое слово будет разобрано на косточки, а она со своим сыном предана забвению.

 — Ярослав захотел узнать своего отца.

Вот так? Серьезно? Мальчик изъявил желание узнать отца и они здесь. Может быть это, конечно, и логично, но как же хочется заговорить замогильным голосом Станиславского «не верю»

 — Это все?

 — Борис, — запела эта птичка, расправив плечи, выставляя на обозрение свою большую грудь. И почему мне захотелось на свою посмотреть. – Я должна сказать тебе, что ничего от тебя не жду и не прошу. Мы живем небогато, но вполне сносно. Пообщайся с мальчиком. Ведь каждый ребенок должен узнать своего биологического отца. Как вы считаете, Нина Леонидовна?

Как поет, как рвется в бой. Но почему каждое ее слово мне кажется выученным, а каждое движение отточенное, словно клон бывшей жены появился.