Третьим римлянином, внесшим свой вклад в христианский корпус, был Папа Григорий Великий (543–604), который настаивал на пути, отмеченном Кассиодором, что целью гуманитарных наук было не что иное, как подготовить разум к лучшему пониманию слова Божьего. Его любимым интеллектуальным полем деятельности была педагогика морального содержания, как через его доктринальные сочинения, так и через его более восьмисот писем.

Среди них его «Моралия», руководство по развитию монашеской жизни, «Regula pastoralis», настоящее руководство для епископа, и его «Диалоги», очерки о житиях святых, в том числе святого Бенедикта.

Четвертым из создателей позднесредневекового корпуса культуры был Святой Исидор (ок. 570–636), епископ Севильи, который заложил основы историографии полуострова, сделав Испанию единицей судьбы под руководством вестготов монархии, и он составил большую энциклопедию Etymologiae или Origen, которая в двадцати книгах обобщила знания античности, поставив их на службу христианской науке. Распространение работы, как напрямую, так и через ирландских и англосаксонских монахов, сделало ее учебником, присутствующим во всех монастырских библиотеках Средневековья. Пятый и последний создатель высокого средневекового культурного корпуса, Беда Достопочтенный (672–735), был продуктом ирландского кельтского христианства в землях Англии, где он возбудил страстный интерес к знанию латыни. Работа Беды проводилась в некоторых нортумбрийских школах, где проходила встреча ирландских и римских миссионеров, и прежде всего в монастыре Ярроу, где Бедa написал около сорока книг на исторические, научные и экзегетические темы об упрощении содержания классического наследия, которое, в свою очередь, он берет уже обобщенное из Исидора Севильского.

Он делает это как в «Historia ecclesiasticagentis anglorum», так и, прежде всего, в «De natura rerum». Наследие Беды было передано его ученику Эгберту, епископу Йоркскому и покровителю его кафедральной школы, где около 740 года он принял Алкуина как Облату, который позже стал ведущей фигурой в культурном возрождении Каролингов[85].

Анри Пиренн пишет в свой книге «Империя Карла Великого и Арабский халифат» в части «Распространение ислама в Средиземноморье».

Ничто так не наводит на размышления, чтобы понять распространение Ислама в VII веке, чем сравнения его влияния на Римскую империю с германскими вторжениями. Это кульминация ситуации столь же древней, даже более древней, чем Империя, и более или менее тяжело давившей на всю ее историю. Когда Империя, границы которой нарушены, отказывается от борьбы, ее захватчики немедленно позволяют ей поглотить себя и, насколько это возможно, продолжают свою цивилизацию и входят в это сообщество, на котором она покоится.

Наоборот, до времен Магомета Империя не имела или почти не имела отношений с Аравийским полуостровом.

Были построены крепости и это были линии наблюдения, которую пересекали караваны с благовониями и специями. То же самое сделала с ней Персидская империя, также соседняя с Аравией. Короче говоря, можно было не опасаться кочевых бедуинов полуострова, чья цивилизация находилась на стадии племен, чьи религиозные верования едва ли превосходили фетишизм, и которые тратили свое время на ведение войны или на грабежи караванов, которые шли с юга на север, из Йемена в сторону Палестины, Сирии и Синайского полуострова, проходя через Мекку и Ясреб (будущая Медина).

Занятые своим светским конфликтом, ни Римская империя, ни Персидская империя, похоже, не подозревали о пропаганде, с помощью которой Магомет в разгар беспорядочной борьбы племен собирался дать своему народу религию, на которую она вскоре должна была сплотиться вокруг ислама и завоевать мир. Империя уже была взята за горло, а Иоанн Дамаскин все еще видел в исламе лишь своего рода раскол, аналогичный по своей природе предшествующим ересям, молниеносно продемонстрированным двумя годами позже (634 г.).