– А пусть садят! Только не могу я смотреть на то, как мир наш чахнет, а вместо князя нами чужаки правят во главе с княжеским воеводой Добрыней!

– Цыц, дурень! – Любич оживился. Видимо при упоминании имени воеводы в его душе начался внутренний протест. Богуяр всё же достал его за живое, припоминая ему, как однажды Добрыня отобрал у Любича коня, которого купец держал в подарок князю. – Вижу, что жизнь не мёд у всех в Киеве. Слышу, как народ варягов поносит, да на Добрыню косится. Вижу, и как князь голову треплет от безысходности. Он варягам денег много должен, а где их взять не знает. Вот они сами и рыщут по домам да по хатам и всё, что плохо лежит, в мешки свои суют. Всё вижу, да только что делать не знаю, да и никто не знает. Князь совсем обессилел и веру потерял. Не помогают ему его Боги и знака никакого не дают.

– А правда, что у него в хороминах некий старик крутится и на веру свою иудейскую его подбивает? – Елизар забросил наживку и ждал, что из этого выйдет. – Сдаётся мне этот старик хазаретянин. Или я что не так понял?

Любич кивнул головой, вклиниваясь в навязанную ему беседу.

– Верно. Иудей тот с самой зимы проходу князю не даёт. То с одной стороны зайдёт, то с другой.

– А что князь?

– А что князь? Молчит и хмурится. Тот старик ему всё о крови напоминает. Дескать, в нём, в князе кровь иудейская течёт от матери. А что ещё говорит, то мне не ведомо. Они втроём с Добрыней запираются у князя, даже Рогнеду туда не пускают и целый день до вечера о чём-то толкуют. Только после этих толкований князь сам не свой ходит.

Любич неожиданно замолчал и совершенно трезвыми широкими глазами обвёл всю комнату, будто только что её увидел. Потом его глаза сошлись в щёлку

– А что это вы други мои мне песни про князя всё поёте? Ох, чую, что дело всё не в нём. – Старый торгаш, наконец, понял, что его обводят вокруг пальца, как маленького. – Ну, хитрецы, теперь давайте всё начистоту! Чего удумали?

Богуяр понял, что пришло время говорить о главном. Плавно перейти к этому главному не получилось, теперь придётся идти напролом, но с чего начинать он пока не знал, и смутившись отвёл глаза от княжеского купца. Елизар соображал быстрее, да и друга пришло время выручать.

– Ты как всегда прав, Любич. Слёзными разговорами тебя не убаюкаешь. А дело наше вот в чём. – Зачем-то он осмотрелся по сторонам, хотя в доме кроме них никого не было. – За море я с Богуяром ходил. То тебе не известно. И там, у ромеев мне дали чётко понять, что торговать с нами будут лишь тогда, когда князь веру христианскую примет. Крестить они его хотят, но как сделать это не знают. Самый важный купец Антоний мне в самом Царьграде сказал – «Крестите князя, тогда я сам свои торговые корабли к Киеву поведу». Вот так, Любич. Не хотят ромеи с нами торговать, потому мы и пустые назад вернулись. Что скажешь купец? Куда за товаром теперь идти? Со всех сторон то печенеги, то норманны с варягами. До волжских булгар далеко, и степняков там тьма, да и товара такого как в Византии нет. Туда со всего мира народ съезжается, общаются люди, товаром меняются, мир поддерживают. А мир – это сила и благо.

Неожиданно витиеватую речь Елизара перебил Богуяр.

– Ты уж Любич не серчай на мысли наши, но город поднимем только тогда, когда князь силу возьмёт. А сила его там – за морем пока. Нам один грек священник говорил о некоем слепом старике. Имя у него… – Богуяр пошевелил губами, будто вспоминал имя на вкус. – Фотий. Этот отшельник живёт недалеко от Царьграда у самого моря. Так вот, этот священник сказал, что Фотий блаженный и часто на слух повторяет, что ждёт от князя руссов приглашения. Говорит, что князь сам его позовёт, только время ещё не пришло. А ещё священник сказал, что этот Фотий чего-то знает такое, отчего сам князь рад будет.