Слишком хорошо знаю. Я на мгновение закрыла глаза, пытаясь понять, как, по возвращении домой, быть более убедительной с матерью.

– Так она поверила?

– Кажется, да. Я сказала, что мы были в ресторане, и тебе вдруг стало плохо. В общем, придумала, что у тебя закружилась голова и в глазах потемнело. Подробностей, мол, не знаю, так как сейчас ты на обследовании.

– Господи, Тори. Мать наверняка подумает, что я залетела, оттого мне и сделалось плохо.

– Ну, извини…

– Ладно, я выкручусь. Спасибо, что не рассказала ей, где я на самом деле.

Я попрощалась с Тори и обещала позвонить ей завтра утром.

По дороге домой я обдумывала предстоящий разговор с матерью. Она наверняка теперь не спит и ждет, когда я явлюсь. Может, позвонить и сказать, что меня оставили на ночь в больнице, а самой тем временем переночевать в отеле? Нет, это еще хуже, чем явиться пред очи матери сейчас. Она потребует адрес больницы и, чего доброго, поедет туда завтра. И тогда правда выплывет наружу. А правда заключалась в том, что моя дорогая мамочка не знала, где я время от времени провожу свои вечера. Она не одобряла мое увлечение музыкой, а когда услышала, что я мечтаю стать певицей, покрутила пальцем у виска и напыщенно сказала:

– Лозинские никогда не занимались тем, что развлекали других людей. Никто в нашей семье не лицедействовал и не пел. И ты не будешь исключением. Я тебе не позволю позорить семью.

Лозинские то, Лозинские сё. Как же я ненавидела этот снобизм. Причем мама ведь была Лозинской только по мужу, а вела себя так, будто она царица всея мира. Особенно ее неуемные амбиции и деспотизм проявились в последние годы, когда я повзрослела и стала иметь свое мнение. Отец умер шесть лет назад, и мать посчитала, что теперь она просто обязана следить за моральным обликом семьи. Правда, вся семья Лозинских – это она, я и мой восьмилетний брат Максим.

Вопреки запрету матери я сделала по-своему – нашла подработку в клубе Марата и время от времени там пела. Это, конечно, было не тем, о чем я мечтала, но пока приходилось довольствоваться малым. Я задумала принять участие в конкурсе на телевидении и была уверена: если меня отберут члены жюри и полюбят зрители, а тем более если я выиграю, то мама поймет, как ошибалась, и перестанет сопротивляться, признает мой талант. Тори поддерживала меня в моем стремлении прославиться, а потому помогала скрывать от мамы работу в клубе.

Когда я въехала на территорию возле нашего особняка, то поняла: мои надежды на то, что мама меня не дождется и уснет, были тщетными. В холле на первом этаже горел свет.

Не успела я войти, как она вышла мне навстречу.

– Ева! Ну наконец-то. Почему трубку не брала? – тут же упрекнула мама.

– Телефон разрядился. Вот только в машине смогла подзарядить, – соврала я.

– Что с тобой случилось? Виктория сказала, что ты в больнице. Сознание потеряла?

Мама хмурилась и явно была недовольна «больной» дочерью.

– Врачи сказали, что гемоглобин низкий, поэтому и закружилась голова.

– Это точно? – Она смотрела на меня пристально, пытаясь по выражению моих глаз понять, не обманываю ли я ее.

– Совершенно точно. Я сдала анализы.

– И все? Больше ты ничего не хочешь мне сказать?

Я пожала плечами и в недоумении спросила:

– Ты на что-то намекаешь, мам?

– Если что-то произошло, о чем я должна знать, то не стоит от меня скрывать…

– Мам, может, будем жить в двадцать первом веке, а не в середине прошлого и начнем называть вещи своими именами? – Я изогнула бровь, а мама недовольно покачала головой.

– Я надеюсь, тебя не соблазнил этот твой… – Она аж передернулась от презрения.