– Наоборот, что-то интересное не нашел. Спасибо! – и вылетел в коридор. Набрал Кожинского.

– Чего тебе, только покороче, – прошипел майор в ответ.

– Ты обыск у Шалого сам проводил? Тогда скажи, где ты мастурбатор нашел? Ну, игрушку мужскую с ДНК девочки.

Кожинский подумал полминуты, за это время до моего уха долетел шелест голосов его собеседников. Наконец, важнях откликнулся.

– В ванной обнаружили. Если точнее, возле стояка, в коробе спрятал зачем-то.

– Зачем… понятно. А почему ты шепотом со мной, стесняешься?

– Генпрокурор пожаловал. Видимо, крепить ряды и требовать успехов. Меня к нему вызвали. Все, бывай. А да, для чего тебе игрушка-то?

– Да нет, незачем. Она и тебе скоро не понадобится.

Вот как, выходит просто и ясно. Шалый не пользовался мастурбатором, видимо, сей предмет мужских удовольствий ему подкинул кто-то из соседей, дружков, собутыльников. Или спрятать или… нет, скорее, первое. С какой еще стати кидать игрушку в короб для труб, место, куда даже хозяин суется в лучшем случае раз в год перекрыть кран, когда горячую воду отключают.

Пальцы невольно оттарабанили плясовую по стенке коридора. Я вернулся к Квятковскому, поблагодарил и отбыл восвояси, так ничего толком не пояснив своему товарищу.

Стало быть, Шалый как первостепенный злодей почти окончательно отпадает. Еще б найти ту женщину…

После обеда снова побывал в прокуратуре, где перекинулся с коллегами парой слов, затем пообщался со свидетелем. Записал показания прибывшей на такси неходячей бабушки, которые тоже будут учитываться на проходящем процессе, надеюсь, уважат старость и сильно доставать ее не станут. Побывал на очной ставке по тому же делу, клиент держался уверенно, ни разу не сбился. И только тогда отзвонился Мамедову.

Тот прибыл в хорошем настроении, верно, предчувствуя горячий материал. Общались мы недолго, учебный час от силы. Журналист все записал на диктофон сотового, кое-что уточняя и записывая в бумажный блокнот, антикварная вещь в наше-то время, но видимо, ему особо дорогая, корочка его, изрядно потрепанная, говорила, что блок листов внутри менялся не один десяток раз. Или подарок или добрая память былых годин. Предположу последнее.

Общались плотно, зря боялся, журналист спрашивал не только о невиновности Шалого, но и попросил рассказать о нем поподробнее и не так, как это сделали на городском канале. Охотно согласившись, расписал детали, попутно пояснив, как сам отношусь к подобным клиентам, какова позиция защитника должна быть вообще и в моем случае, в частности. Говорить старался емко, объективно, но без деталей, чтоб не разгласить чего не надо. Да и Мамедов, понимая практику, не особо на них напирал. Возможно, с подобными вопросами пристанет к Кожинскому, когда его начальник уедет. Интересно, знает ли он о визите генпрокурора?

После побеседовали о трудностях профессии, о взаимодействии с полицией и прокуратурой, с тем же Кожинским, раз уж он ведет дело Шалого. Про наше взаимное тыканье, конечно, не рассказывал, посетовал на извечное стремление всякого прокурорского работника видеть в защитнике эдакую бяку, которую, особо поначалу, лучше как можно дольше до обвиняемого не допускать. Сам с этим не раз сталкивался, порой по неделе-другой не мог вручить ордер дознавателю, который либо игнорировал законника, либо прятался от него. Спасибо, майор не таков.

Мамедов молчал, делая торопливые стенографические записи бисерным почерком в блокнотик. Потом попросил подвести первые итоги работы. Честно, не знал, что сказать, но в двух словах обнадежил и его и себя. На том и расстались. Журналист уверил меня, что даст посмотреть статью перед выходом, чтоб не к чему было придраться. Вот это совсем другой пилотаж, Азата я зауважал еще больше.