. Как только китайское население Нанкина превратилось примерно в однородную мишень для убийства, отпали и любые менее значительные табу. Японцы начали насиловать сначала молодых китаянок, а затем и пожилых. Исторически в большинстве армий спорадические изнасилования были обычным делом среди солдат, одерживающих победу, – так продолжалось вплоть до самого недавнего времени, пока в ХX веке в некоторых армиях не стали вводиться более строгие меры организационного контроля. Кроме того, такие действия соответствовали официальной японской политике: женщин из покоренных народов заставляли заниматься проституцией либо превращали в секс-рабынь. Однако в Нанкине изнасилования выходили за рамки этих более или менее институционализированных практик, в целом предполагающих, что сексуально привлекательных женщин оставляют в живых. Вместо этого изнасилования встраивались в общий настрой убийств и даже перенимали его атмосферу нанесения увечий, пыток и гротескных смертоносных игрищ. На снимках, представленных в работе Айрис Чан [Chang 1997], изображены убитые китайские женщины, связанные в порнографических позах, или со штыком, воткнутым во влагалище. Все это напоминает другие фотографии, на которых запечатлены отрубленные головы китайских солдат, например, с сигаретами во рту: эти сардонические сопоставления демонстрируют атмосферу насильственного надругательства.

К убийствам и изнасилованиям добавилось мародерство, которое также представляет собой нормальную практику (как минимум в незначительных масштабах) в любых войнах [Holmes 1985: 353–355]. В Нанкине мародерство стало неконтролируемым, превратившись в повальное уничтожение имущества в атмосфере преднамеренного вандализма. В конечном итоге большая часть города была сожжена. Как и в случае с убийствами и изнасилованиями, грабежи и разрушения поначалу, возможно, имели определенную составляющую практической корыстной заинтересованности, однако они в такой степени вышли из-под контроля, что перестали нести прикладную ценность даже для эгоистичных целей японской армии, которая своими руками уничтожала сами трофеи своей победы. Прорвавшись сквозь мембрану нормальной социальной жизни – более того, нормальной солдатской жизни, – «моральные каникулы» превратились в гротескный карнавал, праздник разрушения. В рассматриваемом случае эта атмосфера продержалась необычайно долго: наибольшей интенсивности насилие достигало в первую неделю Нанкинской резни, с 13 по 19 декабря, а окончательно стало сходить на нет в начале января 1938 года, через три недели после ее начала.

Массовые изнасилования в Нанкине были чрезвычайно эмоциональным процессом, однако они не представляли собой неконтролируемое неистовство – точнее, неистовство никогда не бывает асоциальным состоянием, в котором забывается все, кроме внутренних устремлений того, кто им охвачен. Японские солдаты не превращались в берсерков, бросавшихся во все стороны, они не стреляли друг в друга и в целом соблюдали свою внутреннюю иерархию, хотя и не оказывали должного почтения тем старшим по званию командирам, которые не присоединялись к их оргии разрушения. В целом японцы соблюдали границы «международной зоны» – той части колониального Нанкина, где жили европейцы и где находили убежище некоторые китайцы. Японские солдаты несколько раз проникали на эту территорию в поисках женщин для изнасилования, но порой им давали отпор протестующие против таких действий штатские лица из европейцев. Особых успехов в усмирении японских солдат и спасении китайцев добился один находившийся в Нанкине официальный представитель Германии, носивший нацистские регалии