– Станет тебе собака дубовый лист есть!

– С голодухи станет, особливо ежели с овсяной крупой перемешать да сварить.

– Нет, должно быть, это просто для соления огурцов. В солёные огурцы и черносмородинный, и дубовый лист идёт.

– Так ведь не жёлтый же.

– A у них, может быть, жёлтый полагается.

– Да ты, чем догадываться-то, понатужься да спроси как-нибудь по-немецки вон у этой дамы, что против тебя сидит и чулок вяжет, – кивнул Николай Иванович на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы с серой шерстью. – Неужто ты не знаешь, как и жёлтый лист по-немецки называется?

– Я же ведь сказала тебе, что нас только комнатным словам учили.

– Ну, пансион! A ведь, поди, за науку по пяти рублей в месяц драли!

– Даже по десяти.

Немало удивлялись они и немке-пассажирке, вязавшей чулок, которая, как вошла в вагон, вынула начатый чулок, да так и не переставала его вязать в течение двух часов.

– Неужто дома-то у ней не хватает времени, чтобы связать чулки? – сказала жена.

– И хватает, может статься, да уж такая повадка, – отвечал муж. – Немки уж такой народ… Немка не только что в вагон, a и в гроб ляжет, так и то чулок вязать будет.

A поезд так и мчался. Супруги наелись булок с сыром и икрой. Жажда так и томила их после солёного, a напиться было нечего. Во время минутных остановок на станциях они не выходили из вагонов, чтобы сбегать в буфет, опасаясь, что поезд уйдёт без них.

– Чёрт бы побрал эту немецкую езду с минутными остановками! Помилуйте, даже в буфет сбегать нельзя! – горячился Николай Иванович. – Поезд останавливается, пятьдесят человек выпускают, пятьдесят пассажиров принимают – и опять пошёл. Ни предупредительных звонков – ничего. Один звонок – и катай-валяй. Говорят, это для цивилизации… Какая тут к чёрту цивилизация, ежели человеку во время остановки поезда даже кружки пива выпить нельзя?

– Да, должно быть, здесь такие порядки, что немцы с собой берут питье, – говорила Глафира Семёновна. – Они народ экономный.

– Да ведь не видать, чтобы пили в вагонах-то. Только сигарки курят да газеты читают. Вот уж сколько проехали, a хоть бы где-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ели, a чтобы пить – никто не пил. Нет, у нас на этот счёт куда лучше. У нас приедешь на станцию-то, так стоишь, стоишь, и конца остановки нет. Тут ты и попить и поесть всласть можешь, даже напиться допьяна можешь. Первый звонок – ты и не торопишься, a идёшь либо пряники вяземские себе покупать, a то так к торжковским туфлям приторговываешься; потом второй звонок, третий, a поезд всё стоит. Когда-то ещё кондуктор вздумает свистнуть в свистульку машинисту, чтобы тот давал передний ход. Нет, у нас куда лучше.

Новая остановка. Станция такая-то – кричит кондуктор и прибавляет: «Zvei Minuten».

– Опять цвай минутен, чёрт их возьми! Когда же душу-то отпустят на покаяние и дадут такую остановку, чтобы попить можно! – восклицал Николай Иванович.

– Да дай кондуктору денег и попроси, чтобы он нам в вагон пива принёс, – посоветовала ему жена. – За тару-то заплатим.

– Попроси… Легко сказать – попроси… A как тут попросишь, коли без языка? На тебя понадеялся, как на учёную, a ты ни в зуб толкнуть по-немецки…

– Комнатные слова я знаю, a тут хмельные слова. Это по твоей части. Сам же ты хвастался, что хмельные слова выучил, – ну вот и попроси у кондуктора, чтоб принёс пива.

– A и то попросить.

Николай Иванович вынул из кармана серебряную монету и, показывая её пробегавшему кондуктору, крикнул:

– Эй, хер!.. Хер кондуктор! Коммензи… Вот вам немецкая полтина… Дёйч полтина… Бир тринкен можно? Брингензи бир… Боюсь выйти из вагона, чтобы он не уехал… Два бир… Цвай бир… Для меня и для мадам… Цвай бир, a остальное – немензи на чай…